Но... Кир не мог не прийти, от отчаяния он был готов на любые безумства...
Типовой дом: белый пластик, огромные окна и острые грани.
Кир прошёл сквозь вспыхнувшее на миг силовое поле и осознал — что-то не так. Вроде бы, всё привычно: бело-зелёная мебель, кухонные агрегаты, неубранная посуда. В то же время, он готов был поклясться, что входит сюда в первый раз.
«Абсурд! Я прожил в этом доме полгода!»
Чтобы прогнать наваждение, Кир попробовал вспомнить первое, до чего смог дотянуться мысленный взор...
Яхта... Свесив ладонь, он лежит на борту, тщетно пытаясь схватить гребни волн — мягкие и неуловимые, как шерсть приходящих во сне овечек. Папа крутит штурвал, будто отважный пират.
Прекрасный день перетекает в восхитительный вечер. Поставив яхту в эллинг, они набирают в теплице овощей и устраиваются на террасе. Ужинают, а после — долго сидят, потягивая свежий сок из высоких запотевших бокалов. Смотрят сквозь узкие щёлочки прищуренных глаз, как солнце, не сумев удержаться на небосводе, соскальзывает на острые горные пики...
Самый первый их день на Земле. Кир видел его предельно отчётливо, словно он был вчера. Но, в то же время казалось, что он вспоминает всё это впервые.
Странно... Неужто за год, ему ни разу не захотелось припомнить столь дивный день — то время, когда отец ещё не ушёл с головой в работу?
Кир был настолько ошеломлён, что не пошёл к терминалу. Вместо этого он побродил по первому этажу, задумчиво пнул валявшуюся на полу статуэтку, зашёл в оранжерею и вернулся на кухню.
Всё было чужим. Будто надел на себя чей-то ношеный свитер.
Кир нашёл на кухне пачку галет и заварил травяной чай. Долго сидел за столом, разгрызая галеты и растягивая ароматный напиток. Когда кружка опустела, Кир вышел на улицу.
Сумрак... И клёны... Ощущая себя дураком, он вернулся на кухню и вновь заварил чай.
Пить не хотелось... Кир выплеснул чай в раковину. К потолку взметнулось облако ароматного пара.
Невозможно было тут находится и не было сил быть собой. Есть, пить, думать и разговаривать с похожими на андроидов «официальными лицами».
В отчаянии, Кир швырнул кружкой в окно. Небьющаяся кружка отскочила от противоударного стекла и покатилась по полу.
Ощущение нереальности происходящего усилилось.
За чёрным окном качали чёрными ветками клёны.
Обогнув бурое пятно возле лестницы, Кир поднялся наверх. Вошёл в зал, усыпанный хрустящими под ногами обломками нелегальной и редкой аппаратуры. Уселся на стул, машинально поправив причёску, и надавил кнопку включения на терминале спецсвязи — монолитном, небьющимся, неразборном...
Спустя час Кир отключил терминал, твёрдо решив больше никогда его не включать. И вспомнил, что уже принимал такое решение.
«Кир, пойми: Маяк не считает рациональным перемещение к Земле пустого лайнера, рассчитанного на тысячи человек и миллионы тонн груза! Нужно ждать попутный корабль с двигателем искривления. Не волнуйся, таких кораблей сотни тысяч: военные, детские, специальные! Пока что, в твоём районе им нечего делать. Но как только...»
Топать сюда не было смысла. Он мог выйти на связь с ноутбука, это ничего бы не поменяло. Но ему Кир не верил: ни изображениям на экране, ни пляшущим в воздухе голограммам. Он не верил уже ничему. Мальчишке казалось, что сначала нужно сбежать за пределы Станции — лживой, постоянно меняющей формы, а уж оказавшись в «настоящей реальности», связаться с людьми.
Вот только работой этого терминала управляет Маяк. Как управляет и всём остальным: научными исследованиями, добычей ресурсов, транспортом, киберзаводами, «умными домами», телефонами, а через нейрочипы — людьми.
Маяк всюду. Не получится выбраться за пределы.
Дрожа и задыхаясь, Кир вышел на улицу.
Клёны...
Ноги подкосились. Он сел на дорожку и, больше не сдерживаясь, зарыдал. В голове наперебой продолжали звучать голоса...
«Кир, пойми...»
«Кир, не волнуйся...»
«Кир, корабль прилетит со дня на день...»
Сочувственные интонации, тёплые взгляды. Осенью он им верил... Полгода одиночества, полгода рассказов о том, что вот-вот его заберут...
Незачем было вставать, незачем что-то делать, куда-то идти.
Но оставаться здесь было хуже.
Мальчишка поднялся, развёз по лицу рукавом сопли и слёзы, и, ориентируясь на кроваво-красные заградительные огни, побрёл сквозь ночную степь обратно на Станцию.