— Не надо тебе было этого делать, Лиз. Если всплывет на процессе…
— Процесса никакого нет. Они оба мертвы, забыл?
— Лиз, ты рискуешь карьерой.
— Я не хочу, чтобы хороший полицейский потерял работу. Это был единичный случай. Ты был в тяжелейшей ситуации. Вот если бы ты орудовал в какой-нибудь банде копов-коррупционеров, которая наводит ужас на местных жителей… Я все обдумала, Джон. Истина проста: если тебя разоблачат, от этого будет больше вреда, чем пользы. И потом, ты же помнишь, Торонто не в моей компетенции. Никто не просил меня расследовать то, что там происходит.
— Но теперь я должен еще раз через все это пройти.
— Не должен. Ты даже не должен опять об этом думать.
Но он знал, что будет думать об этом — когда отойдет от лекарств, когда снова окажется дома, когда будет просыпаться среди ночи. Когда он сможет думать о чем-то, кроме дырки в ладони и дырки в кишках, он должен будет подумать о собственном давнем преступлении. Оно никуда от него не денется. Это и была та тень, что рисовалась в тумане. И потом, он должен написать не только Р. Дж. Кендаллу.
На следующее утро Кардинал проснулся в другой комнате и в другом отделении. В окна струился солнечный свет, он это почувствовал, еще не открывая глаз. Через оконное стекло солнце сильно грело ему руку. Было в этом что-то приятное, здоровое. Он будет нежиться тут, как кот, и жариться на солнышке. Он начал было потягиваться, но вспомнил о швах на животе и передумал. А потом, спустя какое-то время, он понял, что кто-то держит его за руку. Маленькая ладонь, гладкая и теплая.
— Ну, как мой соня?
— Кэтрин?
— Боюсь, что да, милый. Они меня выпустили.
Кэтрин сидела на краю его кровати, но она мало была похожа на ангела-хранителя. Глаза — не безмятежные озера, полные уверенности, нет, они робкие и обеспокоенные. Он разглядел, что левое веко у нее чуть приспущено: видимо, медикаментозный курс лечения не прошел даром. Но нервное возбуждение ушло. Больше не было безостановочных движений, и руки, держащие его ладонь, лежали смирно.
— Нет, я больше не душевнобольная. Я теперь работаю на литии, как космический корабль «Энтерпрайз». Прости. Есть во всем этом что-то межгалактическое.
На ней был берет, который он ей тогда подарил. Всего лишь маленькая деталь, и все же он не мог найти слов, чтобы сказать ей, как он этим растроган.
— Ты отлично выглядишь. — Вот и все, что он сумел произнести.
— Ты тоже неплохо. Особенно для человека, который чуть не утонул и получил две пули.
Наступило молчание, они держались за руки, стараясь придумать слова, которые помогли бы им начать узнавать друг друга заново.
— Домой прислали столько цветов. И поздравлений.
— Вот как. Все такие милые.
— И еще кое-что пришло, принес какой-то тип с заплатой на глазу. Здоровенный. По-моему, очень за тебя переживал. Я принесла открытку. — Она вытащила из сумки большую карточку «холлмарк», где под чувствительным стишком было нацарапано: «Увидимся. Рик».
— Какой заботливый парень этот Рик. — И, помолчав, он сказал: — Значит, ты не получила мое письмо.
— Я получила твое письмо. И Келли тоже. Нам не обязательно сейчас это обсуждать.
— Как Келли это приняла?
— Спроси у нее сам. Она уже едет домой.
— Сердится, да?
— Сейчас она главным образом волнуется за тебя. Но, думаю, будет сердиться.
— Я же правда это сделал, Кэтрин. Мне жаль.
— Мне тоже. Да, конечно, мне тоже. — Она отвернулась, раздумывая, как бы это выразить. За окном, в ослепительно-голубом небе, воробьи были как разбросанные зерна. — Мне грустно, что ты поступил плохо, Джон. Конечно, я такого от тебя не ожидала. И мне грустно, что ты из-за этого так страдал. Но что-то во мне… я знаю, это звучит странно, Джон… Джон! Как замечательно опять называть твое имя, а то оно было у меня только в голове. Побыть рядом с тобой… Но кроме всего этого счастья, что-то во мне радуется и другому. Радуется, что ты хоть один раз поступил неправильно.
— Кэтрин, не может быть. О чем ты?
— Ты ведь никогда не понимал, правда? Ты не понимал — да и откуда бы? — ты не мог понять, что… как бы тебе ни было тяжело все время со мной носиться, оберегать меня, как ребенка, заботиться обо всех этих больницах, думать обо всяких возможных несчастьях и «где она сейчас»… да, все это тяжело, но, по-моему, гораздо тяжелее быть тем, кого все время опекают. Быть бременем. Так сказать, дырой в бюджете.
— Ох, Кэтрин…
— И, ты сам видишь, вынуждать тебя делать что-то плохое, что-то очень плохое, вносить в нашу жизнь риск, эту… возможность хаоса… В общем, если совсем коротко, я просто хочу сказать: приятно, когда в тебе нуждаются. Мне хочется для разнообразия побыть сильной стороной.
Шумно вошел лечащий врач Кардинала, расточая приветствия и вопросы.
— Нет-нет, можете остаться, — разрешил он Кэтрин, когда та хотела было уйти. Он посветил Кардиналу в зрачки. Попросил его сесть. Даже предложил пройти несколько шагов. Кардинал, словно младенец, держался за перильца кровати, нутро у него зверски болело.
— Идите на хрен, док. Я ложусь обратно.
Врач царапал что-то в его карточке.
— Не так уж мне и нужно было, чтобы вы шагали. Просто хотел убедиться, что вам действительно так больно, как должно быть. У вас все отлично. Хотя пройдет еще четыре-шесть недель, прежде чем заживут внутренности. Пули там неплохо поработали.
— Шесть недель!
— Поправляйтесь. — Глядя на Кэтрин, доктор выбросил большой палец: — Длинный, глупый герой, а? — Он со стуком пришлепнул карточку к кровати и вышел так же шумно, как и вошел.
— Господи. С таким чувством юмора ему бы в полиции работать, — заметил Кардинал. Пот холодил ему лоб.
— Я лучше пойду, — сказала Кэтрин. — Ты белее простыни.
— Не уходи, Кэтрин. Пожалуйста, останься.
И Кэтрин Кардинал осталась. Осталась и смотрела на него, как в том его сне.
Кардинал закрыл глаза. Ему хотелось спросить, будет ли она с ним и дальше, несмотря на то, что он совершил, будет ли она по-прежнему жить вместе с ним, будет ли она с ним счастлива. Но болеутоляющие ворочались у него в черепе как пухлая подушка, и Кардинал чувствовал, как сон мягко опускается на его руки, ноги, лоб. Он открыл глаза и увидел рядом Кэтрин, она теперь была в очках, читала книгу, которую принесла с собой, чтобы чем-нибудь занять время. Сквозь дрожащие ресницы он видел, как бледно-зеленые стены превращаются в светло-зеленые деревья. Голоса в коридоре стали голосами невидимых животных, и дверь распахнулась шире — прямо в быстро бегущий поток.
Во сне они совершали путешествие. Ему снилось, будто они с Кэтрин плывут в каноэ по реке — южной, в густой лиственной тени, он никогда раньше не видел эту реку. Кэтрин сидела впереди, она гребла, а Кардинал — сзади, налегая на руль. Солнце было ярко-желтое, как на детских картинках. А каноэ было бутылочно-зеленое, и Кардинал с Кэтрин смеялись.
Благодарности
Все нижеперечисленные лица прочли первые варианты «Сорока имен» и дали множество советов по части возможных сокращений и улучшений или же помогли иным образом. Это Билл Бус; Энн Коллинз, мой редактор в канадском «Рэндом хаусе»; моя жена Джанна Эггбин; мой агент Элен Хеллер; Линда Сэндлер; Рик Сапински, штаб-сержант полицейского управления Норт-Бей; а также Мариан Вуд, мой редактор в «Путнэме». Выражаю всем свою признательность.