И с первой же ночи началась их казнь.
Синев узнал страшное прошлое своей жены.
Она была бедная сиротка, окончила Николаевский институт и сразу поступила гувернанткой к девочке у вдовца.
Вдовец совершил над ней насилие, потом отказал ей от места.
Синев, слушая на суде эту повесть, испытывал безумную ревность и жгучее сострадание.
– Кто? Но она не говорила.
Между ними настал ад. Он бил ее, а потом вымаливал прощенье. Он заставлял ее повторять историю ее несчастия, останавливаясь на самых оскорбительных подробностях, и потом обзывал ее самыми обидными именами.
Наконец он вырвал у нее имя, узнал его и много раз был готов убить его.
Жизнь стала невыносима, и в одну безумную ночь они решили, что Кузнецов должен быть убит…
Эта мысль охватила их обоих, и они сдружились в жажде отомщения.
Он нашел Соньку Гусара, обдумал весь план и привел его в исполнение.
Для этого он купил у Брабеца кинжал-нож.
В шесть часов они заняли второй номер и пили в нем, поджидая жертву. Потом он отодвинул шкаф, открыл дверь.
В девять часов они услыхали голоса – его и Соньки. Их разделяла только стенка шкафа.
Часов в десять Сонька ушла.
Вошел слуга и ушел, хлопнув дверью.
Они подождали еще с полчаса, Синев отодвинул шкаф и вошел в номер.
Она следила…
Он отомстил своему врагу!
Присяжные чуть не плакали, слушая их душевную драму, и содрогались, слушая историю мести.
Защитник сказал блестящую речь, но присяжные все-таки нашли их виновными, и суд приговорил Синевых к каторжным работам: его на 18 лет, а ее на 12 лет.
Соньку Гусара оправдали.
Сумасшедший палач
Это было еще в начале моей полицейской карьеры, если не ошибаюсь, в 1857 году…
Осенью, в последних числах сентября, ко мне, в то время полицейскому надзирателю Спасской части, вошел вестовой Сергей и доложил:
– Неизвестный человек, не объявляющий своего звания, целый день трется около конторы квартала и ищет случая припасть с личной просьбой к вашему высокородию. Человек подозрителен…
– Почему?
– Дал мне тридцать копеек, чтобы я допустил его на разговор с вашим высокородием наедине.
– Позови, – говорю.
Через несколько минут Сергей ввел в кабинет субъекта лет, по-видимому, сорока, одетого в обыкновенный мещанский наряд. Это был лысый, высокого роста человек.
На вопрос, что ему надо и кто он, неизвестный отвечал, что он динабургский мешанин Яков Дорожкин, недавно прибыл из Динабурга и что паспорта не имеет, а остановился на Васильевском острове у своего кума, бессрочно отпускного матроса Балтийского флота Семена Грядущего, который вот уж несколько лет служит у адмирала Платера кучером.
Отрекомендовав себя подобным образом, этот странный человек вдруг стал на колени и, просительно складывая руки, заговорил:
– Явите божескую милость, ваше высокородие! Окажите ваше «высокое» содействие моему куму Семену к определению в должность…
– Да ведь он служит, твой кум Семен, – сказал я. – Какой еще ему службы надо?
– Служит он, действительно, ваше высокородие, и при хорошем месте состоит… Только сделайте такую милость, определите его в палачи!..
Как ни наторел уже мой полицейский слух ко всякого рода заявлениям, однако мне показалось, что я ослышался.
– Чего?.. Куда?.. – переспросил я.
– Палачом хочет быть кум Семен, – ответил ясно Дорожкин, – сделайте такую милость, ваше высокородие, похлопочите…
Надо заметить, что на основании существовавших в то время законоположений правительство предлагало обязанности палача лишь преступникам, подлежавшим лишению всех прав состояния и ссылке в Сибирь или к отдаче в арестантские роты. Но даже и при этих условиях кандидатов на эту должность почти не находилось. Правительство даже циркулярно в разных губерниях по тюрьмам разыскивало желающих принять на себя эти ужасные обязанности.
Вот почему, после нескольких минут раздумья, я решил, что дело, во всяком случае, надо расследовать, и тотчас задал вопрос, судился или нет когда-либо его кум.
Оказалось, что Дорожкин этого не знает, но что, во всяком случае, кум Семен Грядущий просит во что бы то ни стало выхлопотать ему определение на должность палача, обещая не пожалеть на это никаких расходов, лишь бы, впрочем, об этом до времени не было известно адмиралу Платеру.
Заинтересованный еще более как ходатаем, который, казалось, вполне искренне желал угодить своему приятелю, так и в особенности личностью человека, который, живя на свободе и в известном достатке, стремился принять на себя ремесло палача, я решил заняться этим делом основательно.