— Ищи, Лардиль, пошарь в детских вещах, — произнес Эсташ, трясясь от досады и тревоги.
Лардиль нагнулась над небольшим узелком с тряпьем и стала перебирать вещи, что-то бормоча себе под нос.
Малолетний Сципион орал благим матом — его единоутробные братцы, видя, что предоставлены сами себе, развлекались, набивая ему в рот песок.
Милитор не двигался. Можно было подумать, что семейные невзгоды не касались этого здорового парня.
— Э! — вскричал вдруг г-н де Луаньяк. — А что там в кожаном кармане на рукаве у этого верзилы?
— Да, да, правда! — ликуя, закричал Эсташ. — Теперь я вспомнил: это же Лардиль придумала — она сама нашила карточку Милитору на рукав.
— Чтобы он тоже что-нибудь нес, — насмешливо заметил Луаньяк. — Фи, здоровенный теленок, а даже руки засунул за пояс, чтобы они его не обременяли.
Губы Милитора побелели от ярости, а на носу, подбородке и на лбу выступили красные пятна.
— У телят рук нет, — пробурчал он, злобно тараща глаза, — у них копыта, как кое у кого из известных мне людей.
— Замолчи! — произнес Эсташ. — Ты же видишь, Милитор, что господин де Луаньяк изволит шутить.
— Нет, черт побери, я не шучу, — возразил Луаньяк, — напротив, я хочу, чтобы этот дылда понял мои слова как следует. Будь он мне пасынком, я б его заставил тащить мать, брата, узел, и разрази меня гром, если я сам не уселся бы на него в придачу, да еще не вытянул бы ему уши подлиннее в доказательство того, что он настоящий осел.
Милитор уже терял самообладание. Эсташ забеспокоился. Но сквозь его тревогу проглядывало удовольствие от нанесенного пасынку унижения.
Торопясь покончить с осложнениями и спасти своего первенца от насмешек г-на де Луаньяка, Лардиль извлекла из кожаного кармана карточку и протянула ее офицеру.
Господин де Луаньяк взял ее и прочел:
— “Эсташ де Мираду. 26 октября, ровно в полдень, Сент-Антуанские ворота”. Ну, проходите, да смотрите не забудьте кого-нибудь из своих ребят, хороши они там или нет.
Эсташ де Мираду снова взял на руки малолетнего Сципиона, Лардиль опять уцепилась за его пояс, двое ребят постарше ухватились за материнскую юбку, и все семейство, за которым плелся молчаливый Милитор, присоединилось к тем, кто уже прошел проверку.
— Дьявольщина, — пробурчал сквозь зубы Луаньяк, наблюдая за тем, как Эсташ де Мираду с домочадцами проходит в ворота, — ну и солдатиков же получит господин д’Эпернон!
Затем, обращаясь к четвертому претенденту на право войти в город, он сказал:
— Ну, теперь ваша очередь!
Этот был без спутников. Прямой, как палка, он щелчками сбивал пыль со своей куртки серо-стального цвета. Усы, похожие на кошачьи, зеленые сверкающие глаза, сросшиеся брови, нависавшие над выступающими скулами, и тонкие губы придавали его лицу то выражение недоверчивости и скуповатой сдержанности, по которому узнаешь человека, одинаково тщательно скрывающего и дно своего кошелька, и глубины своего сердца.
— “Шалабр, 26 октября, ровно в полдень, Сент-Антуанские ворота”. Хорошо, идите! — сказал Луаньяк.
— Я полагаю, дорожные издержки должны быть возмещены? — кротким голосом спросил гасконец.
— Я не казначей, сударь, — сухо ответил Луаньяк. — Я пока только привратник. Проходите.
Шалабр отошел.
За Шалабром явился юный белокурый всадник. Вынимая карточку, он выронил из кармана игральную кость и несколько карт.
Он назвался Сен-Капотелем, и, так как это было подтверждено карточкой, оказавшейся в полном порядке, последовал за Шалабром.
Оставался шестой, которого самозваный паж вынудил спешиться. Он протянул г-ну де Луаньяку карточку. На ней значилось:
“Эрнотон де Карменж, 26 октября, ровно в полдень, Сент-Антуанские ворота”.
Пока г-н де Луаньяк читал, паж, тоже спешившийся, старался не показывать лица, для чего подтягивал и без того отлично закрепленные поводья лошади своего мнимого господина.
— Это ваш паж, сударь? — спросил де Луаньяк у Эрнотона, указывая пальцем на юношу.
— Вы же видите, господин капитан, — сказал Эрнотон, которому не хотелось ни лгать, ни выдавать юношу, — вы видите, он взнуздывает моего коня.
— Проходите, — сказал Луаньяк, внимательно осматривая г-на де Карменжа, лицом и фигурой пришедшегося ему по нраву, видимо, больше других.
— Этот-то хоть, по крайней мере, подходит, — пробормотал он.