Среди людей Богдана был и священник, старый уже человек. После занятия немцами Киева он уехал в глухое дальнее село. С амвона в иносказательных выражениях, прибегая к тексту Священного писания, призывал бороться с захватчиками. Весть о таком интересном толкователе Священного писания разнеслась далеко, и в церковь стали приходить крестьяне окрестных сел. Когда подошел отряд Богдана, священник ушел в партизаны. Необычная история! Вот только не знаю, наградили ли священника партизанской медалью или орденом?!
Совсем недавно мы опубликовали очерк Андрея Платонова, а ныне печатаем новый — «Маленький солдат». Кто-то в редакции даже пошутил:
— Платонов разошелся…
Он действительно обрадовал нас. Еще во время первых бесед с Андреем Платоновичем я ему сказал, что торопить его не будем:
— Разъезжайте по фронтам и пишите, что на душу ляжет. Он и писал, не торопился. И вдруг два очерка подряд, да еще предупредил меня, что пишет и третий!
Необычную историю рассказал Платонов. Полковник Лабков на фронт приехал с женой, военным врачом, и с единственным сыном, десятилетним Сережей. Сережа услышал, как отец говорил офицеру, что немцы при отходе обязательно взорвут свой полковой склад. Они, вероятно, и провод на склад провели. Сережа знал, где находится склад, ночью прополз туда и перерезал провод. Вскоре полк выбил немцев из этого селения, и воинский склад был захвачен нашими разведчиками.
Мать Сережи, волнуясь за сына, хотела его отправить в тыл, но он уговорил родителей оставить его в полку. А потом произошла трагедия — погибли отец и мать Сережи, он остался сиротой. Его взял к себе майор Савельев, командир полка. Но Савельева вскоре послали на курсы усовершенствования. Он отвез Сергея к своему другу из штаба фронта, чтобы мальчик побыл там до его возвращения. Однажды утром соседи обнаружили, что койка Сережи пуста, его нигде нет. Может быть, вернулся в отцовский полк?
На этом Платонов оборвал свой рассказ, давая возможность читателю поразмыслить о судьбе Сережи. Как всегда, платоновский очерк покорял своим колдовским языком. Приведу строки о встрече двух майоров — полкового и штабного, когда Савельев отвозил мальчишку своему другу:
«На втором пути тихо шипел котел горячего дежурного паровоза, будто пел однообразный, успокаивающий голос из давно покинутого дома. Но в одном углу вокзального помещения, где горела керосиновая лампа, люди изредка шептали друг другу уговаривающие слова, а затем и они впали в безмолвие…
Там стояли два майора, похожие один на другого не внешними признаками, но общей добротою морщинистых загорелых лиц; каждый из них держал руку мальчика в своей руке, а ребенок умоляюще смотрел на командиров. Руку одного майора ребенок не отпускал от себя, прильнув затем к ней лицом, а от руки другого осторожно старался освободиться… Его маленькое лицо, худое, обветренное, но не истощенное, приспособленное и уже привычное к жизни, обращено было теперь к одному майору; светлые глаза ребенка ясно обнажали его грусть, словно они были живою поверхностью его сердца…»
Достаточно этих строк, чтобы почувствовать своеобразный почерк Платонова — его узнаешь по одному абзацу, а порой и по одной фразе.
Алексей Сурков прислал очерк «Капельдудка». Название меня смутило: «Капельдудка»! Ни в одном словаре это слово, вероятно, не найдешь. Но что оно означает — я знал. В некоторых маленьких оркестрах не было капельмейстеров, дирижеров. Эту роль выполнял один из музыкантов, игравший на флейте или трубе. Его и называли шутливо «капельдудкой». Название «Капельдудка», считал я, подходит для юморески, а Сурков, оказывается, рассказал не смешную, а трагическую историю. Поэтому я дал другое название очерку — «В окопе», оставив «капельдудку» лишь в тексте.
Рассказ Сурков ведет от лица пулеметчика Василия:
«Был у нас во взводе такой случай. Я на «Дегтяреве» первым номером работал, а напарником, вторым номером и заместителем — Григорий Камышников. В армию он из запаса пришел. До войны музыкантом был. В джазе на большом и малом барабане наяривал и во всякие дудки и пищалки дул. Назывался он по- ихнему «ударником», в деле своем был дока и незаменимая личность. Наш «Дегтярев» инструмент тоже ударный. Как ударит густой очередью, так немецкие слушатели аж на небо возносятся. Камышников к новому инструменту пристрастился. Только все на однообразие мелодии жаловался и, как мог, душу отводил. На перекур сядем, а он в отделении ложки соберет — и пошел чесать. Ложки у него в пальцах, словно живые. У каждой свой голос. Языком да губами поможет и шпарит себе всякие мелодии. У кого характер полегче, тот не стерпит: в пляс ударится, не удержишь… В начале войны, когда кисло нам приходилось, бел свет иной раз не мил бывал, учудит он что-нибудь со своими дудками-гребенками, и оттает солдатская душа. Ребята его Капельдудкой и прозвали. Был он человек мягкой души, не обиделся. Стал на Капельдудку отзываться…»