Письмо было сразу же доставлено Сталину, и уже через час мне позвонил Поскребышев и соединил со Сталиным. Сталин сказал: «Можете печатать. Авдеенко искупил свою вину».
Кстати, Илья Эренбург в книге «Люди, годы, жизнь» написал, что я к своему письму Сталину якобы приложил рукопись очерка. Не было этого. Верстка очерка лежала у меня на столе — я ждал ответа Сталина на мое письмо. В этом письме шла речь не об очерке «Искупление кровью», а о том, чтобы вообще разрешили нам публиковать его материалы, иначе говоря, вернуть человека в писательский строй. Кроме того, я боялся, что если пошлю очерк Сталину, он сам вряд ли будет его читать, а переправит какому-нибудь перестраховщику, тому же, скажем, Жданову, и пиши пропало — от него добра не жди.
И еще вот о чем хотелось сказать. Кроме «Я люблю», я не читал сочинений Авдеенко, не видел кинокартины «Закон жизни», и мои слова в письме Сталину об «искуплении вины» Авдеенко свидетельствуют о том, что я тогда верил в его виновность. А ныне, когда возвращаются из небытия многие труды наших писателей, ясно, что Авдеенко ни в чем не был виноват. Не за что было его наказывать, исключать из партии и Союза писателей, отлучать от литературы…
Вернусь, однако, к очерку «Искупление кровью». После звонка Сталина очерк сразу поставилй в номер. Вспоминаю, что ночью прибежал ко мне полковник из цензуры с перепуганным лицом и показал мне список запрещенных авторов. Одним из первых там стоял Авдеенко.
— Авдеенко запрещено печатать. Пропустить не могу, — сказал он.
Я ему и говорю:
— Под мою ответственность…
Он хорошо запомнил историю с очерком Бориса Галина об утерянном знамени, знал, что нас сломать нелегко, и не стал спорить. Номер вышел. В полдень звонит мне секретарь ЦК А. С. Щербаков:
— Вы почему напечатали Авдеенко?
Имея разрешение Сталина, я вместо объяснения вначале спросил:
— Александр Сергеевич, вы читали очерк? Понравился он вам?
Он сказал, что очерк хороший, а я объяснил, что получил разрешение Сталина, и рассказал, как было дело. Щербаков тут же дал указание, чтобы очерк Авдеенко передали по всесоюзному радио.
А о том, как появление своего очерка встретил сам Авдеенко, он вспоминает:
«Воскресенье, 17 июля 1943 года. Великий день.
Ко мне ввалилась большая ватага работников редакции «На страже Родины». Все необыкновенно приветливы, все почему-то улыбаются, обнимают меня наперебой. Через минуту тайна их праздничного настроения раскрывается. Володя Карпов вручает мне сегодняшнюю «Красную звезду», доставленную самолетом, и я вижу на последней странице громадный трехколонник.
Падаю на траву лицом вниз и плачу. Это были самые счастливые слезы в моей жизни.
В тот же день я возвращаюсь в Ленинград, на Невский, 2».
А в редакцию Авдеенко прислал телеграмму: «Вы осчастливили меня на всю жизнь».
Нетрудно понять, что значило для Авдеенко возвращение в литературу!
С этого дня «Красная звезда» приобрела в Ленинграде еще одного боевого корреспондента.
Об Авдеенко можно сказать, что он добывал материал для своих очерков и корреспонденций на самых боевых участках Ленинградского фронта. Для того чтобы написать очерк «Боевое крещение», он вместе с новобранцами под минометным и пулеметным огнем немцев через полузатопленные траншеи и речку Тосно переправился на «малую землю», или, как здесь ее называли, «пятачок», в семьсот метров по фронту и триста метров в глубину и не один день там жил и воевал.
Для другого очерка — «На аэростате» — Авдеенко отправился в артиллерийский полк 152-миллиметровых орудий подполковника Лобанова. Этот полк комплектовал лично командующий фронтом Л. А. Говоров для контрбатарейной стрельбы, и полк считался, как поговаривали, «любимцем» комфронта, старого артиллериста. После прорыва блокады Ленинграда немцы, бессильные вернуть утраченные позиции, непрерывно обстреливали переправы через Неву из тяжелых орудий; задача артполка и состояла в том, чтобы подавлять и уничтожать вражеские батареи.
Прибыл писатель на левый берег Невы, в лес, где в блиндаже с бревенчатыми накатами, рядом с огневыми позициями батарей расположился КП полка. Лобанов, молодой, энергичный подполковник, охотно все рассказал спецкору, очень похвалил аэростатчиков.
— Вот это я и хочу в первую очередь посмотреть, — загорелся писатель, добавив: — Но не на земле, а в воздухе. — И попросил разрешения подняться на аэростате.
Долго колебался командир полка, но, узнав, что Авдеенко закончил минометное училище, разбирается в артиллерии, был в боевом строю, сдался. Корреспондент сразу же отправился на луг, где в своеобразном ангаре из жердей, веток и маскировочной сети пришвартовался аэростат, любовно именуемый воздухоплавателями «бобиком». Спецкора зачислили в боевой расчет корректировщиком, и вместе со своим напарником лейтенантом Гориным он залез в квадратную, похожую на сруб колодца, ивовую, рассохшуюся скрипучую корзину, и они поднялись в воздух. Авдеенко и Горин находили нужные цели и корректировали огонь батарей.