«…Сейчас я жалею, что не узнал судьбу баяниста. Ищу и ныне бригаду и героя-баяниста. Может, кто подскажет?»
Написал я эти строки, признаюсь, без особой надежды, что кто-либо откликнется на балладу, подлинную, как сама жизнь. И вдруг через месяц после выхода книги получаю из разных концов страны письма. Откликнулся ветеран бригады майор в отставке Евгений Васильевич Чилин из Черкасс, с Украины:
«…Я только что прочитал книгу «Год 1942. Рассказ-хроника». Нашел рассказ о слепом баянисте Мише Попове, который проходил службу в 201-й воздушно-десантной бригаде 5-го воздушно-десантного корпуса, переформированного затем в 39-ю гвардейскую стрелковую дивизию. Я хорошо помню Мишу Попова. Мы стояли тогда на реке Наре…»
Так я впервые узнал номер бригады. А затем пришло письмо из Ногинска Московской области от Василия Петелина, служившего в этой бригаде сержантом; после войны — редактор городской газеты. Он рассказал о Мише Попове:
«Он шел издалека, устал, продрог… Шел и шел, постукивая впереди себя палочкой по асфальту. Наконец остановился. Снял висевший за спиной ящик, прислушался, есть ли кто поблизости, и громко произнес:
— Кто здесь рядом, отзовитесь. — Помолчал, ожидая ответа. Но ответа не последовало. — Эй, кто-нибудь, — теперь уже закричал он, — прошу вас, подойдите сюда!
На зов прибежал сержант.
— Ты что кричишь? — спросил он. — Что тебе нужно?
Человек повернулся к сержанту и, глядя куда-то мимо него, произнес:
— Отведи меня в часть.
Только теперь сержант понял: перед ним слепой.
— Зачем тебе часть? Здесь фронт, передовая. Что ты будешь делать такой? — удивился он.
— Веди в часть, там разберемся.
Слепого отвели в политотдел бригады…»
А что было дальше, я узнал из письма, присланного мне из подмосковного города Загорска. Писал Птицын Иван Михайлович, комиссар артиллерийского дивизиона бригады:
«В политотделе бригады, куда сержант привел Мишу, его встретил начальник политотдела батальонный комиссар Сергей Николаевич Киреев. Можно представить себе удивление Киреева, когда он увидел в своей землянке слепого баяниста. Вначале подумал, что баянист попал сюда случайно, просто заблудился. Задал Попову те же вопросы, что и сержант, услышал тот же ответ».
Прерву письмо строфами из баллады:
Комиссар задумался: никакой закон, тем более в военное время, не имеет такой статьи, которая разрешала бы зачислить в армию слепого человека. Но комиссара покорило неслыханное мужество паренька, и он приказал зачислить его в штат бригады, определить в музыкальный взвод и поставить на довольствие. Вот передо мной лежит, как документальное доказательство, его продовольственный и денежный аттестат за номером 1417, где, кроме всего прочего, обозначено: «Денежное содержание — 11 рублей 50 коп. в месяц…»
После кровопролитных боев бригаду отвели в оборону. И Миша Попов шагал из землянки в землянку, из окопа в окоп по всем подразделениям бригады, играл на баяне, веселил солдат, разгонял «окопную тоску». Снова приведу строфы из песни:
«Помню, — пишет мне Птицын, — встречу с поэтом Алексеем Сурковым. Мне позвонил Киреев и пригласил в политотдел. От нашего блиндажа до политотдела метров двести — дорога по березовому леску с мелкой еловой порослью. В политотделе ждали редактор бригадной газеты Большаков, секретарь парткомиссии и еще кто-то. Нас предупредили, что в бригаду прибыл Алексей Сурков. Конечно, встретили мы поэта дружно. По-фронтовому собрали стол, выпили помаленьку из солдатской кружки. Завязалась беседа о фронтовой жизни, шли рассказы о боевых эпизодах. Сурков прочитал свои стихи. Настроение было приподнятое. Развеселились. Я предложил пригласить нашего баяниста. В землянку пришел Миша Попов, здесь Сурков с ним и познакомился. Миша играл полонез, а затем запел песню Суркова: «Пой, гармоника, вьюге назло, заплутавшее счастье зови. Мне в холодной землянке тепло от твоей негасимой любви…» Мне кажется, что первым эти стихи перевел на музыку Миша Попов. Он часто играл потом эту песню в окопах, солдаты подпевали. Какой композитор считался автором музыки — я не знаю, мы пели ее на свой мотив.