ВЫСТРЕЛ В СТОРОНУ 1993-1997
Привокзальный Гамлет
Наблюдал движение железнодорожных составов
невооруженным глазом. Марал бумагу.
Король умер и на гнилых суставах
ему теперь не пройти и шагу.
Подключил обогреватели и чуждые нам язЫки.
Грамматикой (не уснуть бы) пренебрегаю.
Слова уходили в рельсы, и только стыки, –
читавшие их поезда икают.
Стрелка и стрелочник – как два отношения к звездам:
один – отравитель, другая – вливается в ухо.
Поезд относительно встречного поезда, –
теперь оба – призраки и не издают звука.
Запоздалое единство двух поколений...
В головах у мая кошачьи свёрла...
Когда-нибудь встанет проблема перенаселения,
и мёртвые отдадут предпочтение мёртвым.
Стороны горизонта частью переплетутся,
частью пролягут западней в поисках лучшей доли.
Тени восстанут, а некоторые взовьются
в перенасыщенном, сумасшедшем поле.
Неологизмы заполнят вакуум. Поезда умчатся –
мытари, разжалованные до электричек...
Они – мимо стражи – оба в белых перчатках...
А подойти с сигаретой, спросить спичек,
точно эстафету фатального невезения.
Быть или... (слегка устало):
Голосовал на путях, наблюдал движение...
Полночь. Площадка перед вокзалом.
(16.01.2003)*
*Все даты, указанные в скобках соответствуют времени появления произведения на сайте stihi.ru. Иное датировано автором
Попытка автобиографии
Отметины на косяке у двери,
мандарины, хрустящие целлофаном,
розовая страна на картонной сфере,
время, зияющее с экрана...
Зелёные яблоки ожидания,
экспериментальная физиология, ощупывание друг друга,
хмурые утра и осознание
замкнутости дверей и круга...
Универсальность единообразия,
разглаживание морщинок вечности,
выколотые дни и письмо с оказией –
тяжёлые сапоги Отечества.
Акробатика любви как эрзац общения,
страхи, сомнения, разочарование...
Сложно о собственном, упрощение
всего остального (и в общем правильно).
Вторичность переживаний, трещина
поперёк физиономии Вашей Матери,
женщина и ещё раз женщина,
розовые пятна на белой скатерти...
И прочее – машинописные ужасы,
ребусы разумеющим грамоте,
списанные с булькающей лужицы
в смутном уме и нетвёрдой памяти.
(20.01.2003)
Да по колено ли в серебре...
Да по колено ли в серебре –
да пока лень было нагибаться.
И хорошо было горевать, да, подишь ты,
сгорело всё золотой золой.
И разожми кулак да глянь:
сдохла твоя синица, и журавль уплыл.
Да и сам ты, добрый человек, жив ли?
Я-не-я, а только схоронили тебя ещё по весне...
И хороши твои дороги, только некуда идти.
Да не тянись за голенище, старичок...
Дело наше – дрянь, ночь – ни зги, место гиблое, вместе сгинем ли...
А уж полны ладони смертною тоской.
Эх, не разливай же ты на скатерть красное вино,
кости не кидай на стол, не плюй на половик!
Как ты ни корми меня, имени моего
к ночи не поминай, старая ведьма.
И хороша ты, красна девица, а местами слишком...
Ох, не доводи до греха – ночь глуха, да и месяц
ясным ножичком к горлу ластится.
Ведь сколько ни вей веревочку
шапкой темени ни темни, ни ломай бровей,
а доведу тебя до добра...
А довела б и ты меня... Хоть к чёрту на куличи...
И уличи меня в любви... Или квасу дай, пересохло всё.
Ведь по колено ли в серебре – не поднять ноги.
Не лететь наверх
дымом без огня.
(12.01.2003)
Пустые, выцветшие звёзды...
Пустые, выцветшие звёзды
Холодный тротуар оснежат.
Трамвай, прорвавший сумрак мёрзлый,
Беднягу пьяного зарежет.
Дыша тяжелым сизым дымом,
Усталые милиционеры,
Взгляд отворачивая мимо,
Очертят контур тела мелом.
Из «Скорой помощи» ленивой
Походкой выйдет доктор сонный,
Поищет пульс неторопливо
И выругается смущённо.
И через полчаса уедут
По утлой середине ночи,
Где вторник переходит в среду.
И звёзды в луже кровоточат.
(17.01.2003)
Опять февраль...
Опять февраль... Чернила что ли выпить...
Опять словам неверно предлежать,
которые – не выдавить, не ссыпать,
которые мучительно рожать...
Возможно, даже матерно ругаться,
и яростно делить с собой себя,
с убожеством своим неравно драться,
вчерашним пивом душу теребя.
В глазах февраль, весны уже не будет...
Два пьяных тела делают любовь.
И голова, точно арбуз на блюде,
глядит и тупо вскидывает бровь.
И вижу я, как из под жёлтой кожи
ты вырастешь, больное точно зуб,
из сапога достанешь тонкий ножик
и ловко расчленишь мой бледный труп.
И станешь жить, мучительно и долго,
стихотворение – посмертный грех,
из моего божественного горла
струёй чернил пролитое на снег.
(18.01.2003)
Жёлтые скамейки...
Жёлтые скамейки, гипсовые пионеры,
снятые с креста, уложенные в ящики
вместе с Головой и ампутированной Венерой,
обожжённые лица матросов, банщиков, –
все в тельняшках, едва ль разнит цвет берета
(часть из них взята теперь на поруки)...
Наличие на улице рикошета
не спасало ни от бессонницы, ни от скуки...
Точно так же – когда ботинки по мостовой
звучали на удивление нудно – в ногу,
и туловище, крича, раскачивало головой:
яду мне, или Бетси мне, или грогу!..
Пожарные поддерживали огонь, а за городом
дачники щурились и смотрели под рукавицы.
И лучшие из них отращивали себе бороды
и отказывались принципиально бриться...
Или это было раньше? Или потом?
Или это память была короткой?
Кажется, мы пережили потоп.
И, кажется, не все уместились в лодке.
Свежеизбранный городничий объявил сначала тюрьму,
а потом амнистию. И, возвращаясь с раута,
джентльмены давили мерзавчиков под хурму
на скамейке у гипсового бойскаута.
1993, Москва
(12.01.2003)
Нескучный сад. Приятная погода...
Нескучный сад. Приятная погода.
Отдохновенье от заветных дум,
которые ни омута, ни брода,
которые не плаха, не колун,
которые бесцветные листочки –
летят себе на-запад-на-восток,