2.
Он здесь бывал: ещё не в галифе...
(И. Бродский)
Десятый год (минуло как во сне!)
я обитаю у истоков Райна**
в... как метко называют здесь, Wahlheimat***,
что, впрочем, несущественно: passe...****
...Одно из многих уличных кафе,
с не очень длинным списком из великих
однажды посетивших... и безликих –
случайных, трезвых или под шофе.
Традиция зеркальных плоскостей...
Бармен у стойки как шофёр Роллс-Ройса...
Забрызган подсознанием Дж. Джойса
и перхотью Эйнштейна до бровей,
я рассыпаю сахарный песок,
чуть-чуть не донеся до чашки с чаем,
и – аноним – назвавшись Гантенбайном,*****
заказываю скотч на посошок,
как будто замыкая некий круг...
К полуночи здесь тише и безлюдней:
лишь безымянный сын ошибок трудных
и Ленин...
3.
Среди вошедших нет полугероя...
(В. Красавчиков)
...не просто относительно (на мыло) –
едино всё (что воля – что капкан)...
Храню осколок из пяты Ахилла
и иногда прихрамываю сам.
Как пуля со смещённым центром веса
рвёт внутренности, но щадит покров,
блуждая в мясе времени и места,
я где-нибудь выныриваю вновь.
Что там на перевёрнутой странице,
и чем ты был мгновение назад?
(я до сих пор склонялся, что Улиссом,
но иногда мне кажется: Синдбад)
За столиками пусто, только тени...
В осиротевшей зале гасят свет.
И кажется, что двигался без цели,
но шёл
след в след.
*ma belle – моя прекрасная (фр.) Прим. сост.
**Райн (Rhein) – немецкая транскрипция р. Рейн. Прим. авт.
***Wahlheimat – родина по выбору (нем.) Прим. авт.
****Passe – прошлое (фр.) Прим. сост.
*****«Назову себя Гантенбайн» – роман Макса Фриша. Прим. сост.
(17.07.2004)
майнкампф
...из жвачного щас – там, где лица поплоще и глаже,
развивая дежурную грусть в беспримерный катарсис,
я срываюсь в унылое до, где всё глубже, но гаже,
чёрно-белой палитрой пороча спектральный анализ.
Я покроюсь асфальтом поверх философского щебня
и взрасту на глазах точно рог белозубого фавна
из дырявых затылков героев Цусимы и Плевны,
закалившись как жидкая сталь в штык апостола Павла.
Что-то скажет на это далёкий заоблачный фатер...
Перетрёт, перемелет в муку как законченный мюллер
всевозможные виды и мой (!) человеческий фактор,
станет хлопать дверьми и ругаться, и с горечью плюнет.
Так вычёсывать звёзды и солнце засасывать в окна...
В бесконечном не-до-и-не-после бороться со скукой.
Обожжённый романтик прокусит обугленный кокон
и родится – крылат – изумрудной назойливой мухой.
(01.07.2004)
Восход
И. Г.
...Так клавишами движима рука,
и губы – тетивою поцелуя...
Дождь вырастет из-под воротника,
нанизывая облачность на струи,
сшивая серой ниткой верх и низ...
И скульптор вычтет статую из глыбы,
и пекарь напечёт зверей и птиц,
и Бог коржей наделает из глины.
Ночь выпадет из скважины зрачков
как чёрный холст из пыльной антресоли,
с прорехами пастушечьих костров
и тусклым серебром личинок моли,
и поплывёт – недвижима ничем...
И молодая ведьма – молчалива
и безутешна – не сомкнёт очей
и будет ткать рубашки из крапивы
пока крыло не выбелит восток...
И женщина – невинна и бесстыдна –
задумчиво надкусывает плод.
Звезда восходит. Бремя станет сыном.
(01.06.2004)
ИНОРОДНОЕ ТЕЛО
Тема
Лирика: о смерти – для живых,
выход внутрь, обратная стремянка.
Стихотворец перельётся в стих,
канет в сообщающихся склянках.
Вскроет череп: чистый как слюда
мозг лежит, сверкая мыслей студнем...
Пустит ток по синим проводам –
грянет буря в замкнутом сосуде.
Бог вплывет на небо карасём,
прорастет безжизненное семя,
и Гагарин голову внесёт
в герметичном магниевом шлеме.
Пустит ток по красным проводам –
выйдет пшик, заклинит шестерёнку,
сам себя разрежет пополам
и уже не выправит нетленку.
Монитор потухнет. На листе
бесконечно белое бескровье.
Самурай на бледном животе
потайную молнию откроет.
Смерти белый карлик в пустоте
тлеет чуть... компактным монолитом,
а любовь и много прочих тем –
всё кружится на её орбитах.
И один рассеянный пиит
по цепи расхаживая тупо,
то живым о смерти говорит,
то про жизнь рассказывает трупам.
(01.11.2005)
вакуум
1.
Отдельно взятый вакуум, скорбя
о нематериальности астрала,
сгущается, бурлит, кладёт начало
и начинает чувствовать себя.
Взгляд, вперенный в слепую пустоту,
от скуки начинает видеть небо,
из черноты вылущивая небыль
внезапных звёзд, вмонтированных в тьму.
Слух, оттолкнувшись от немой звезды,
выдумывает шум, из какофоний
родится звук. В мицелиях гармоний
уже маячат нотные листы...
2.
Поэт, гоняя по скуле желвак,
заносит мысли в толстую тетрадку.
На нём красивый замшевый пиджак,
и неразменный рубль под подкладкой.
Воображенье трогает ландшафт,
где в воскресенье, выбритые чисто,
в локальной кирхе местный бюргершафт
внимает пожилому органисту.
Мир безупречно выпукл и вполне
реален словно головы на плахе.
Практически невидимы нигде
сгустившегося вакуума знаки...
В регистрах оживает Йоханн Брамс...
Но тут картинка вдруг теряет ясность
и, то ли энтропии перебрав,
то ли набрав критическую массу,
но агрегат сгущения в себе
даёт вдруг сбой, зашкаливает датчик,
всё движется к какой-нибудь черте,
вернее, всё летит к чертям собачьим.
Дремучий бред ползёт из-под пера...
Ландшафт грозится выпрыгнуть из рамы.
На небе расползается дыра.
В теряющей трёхмерность голограмме
вращается огромная спираль.
В разверзлую дыру с противным свистом