К небывалому ошеломлению Арно, вместе с этой чёрной вуалью снялась ещё и приличная длина лавины из золотых и густых волос, надёжно к вуали прикреплённая. Катрин стояла перед ним, прямая и несгибаемая в чёрном строгом платье, столь сильная и решительная при её телесной хрупкости и стройном стане, так одаривающая его преисполненной нежности улыбкой, не отводящая тёплого взгляда фиалковых глаз. Только теперь некогда длинные волосы цвета золота едва достигали уровня подбородка Катрин. Снятую с головы вуаль, к которой она давно приделала свои волосы, Катрин без тени сожаления на лице треугольником протягивала мужу.
— Катрин, боже мой… ты зачем это сделала с собою? — вырвалось у него с сожалением, однако дар из рук Катрин он поспешил моментально выхватить, аккуратно сложить и зарыться в него лицом. — И тебе не жаль было обрезать такие прекрасные волосы?
— Нет, нисколько! И я бы снова это сделала, будь возможность повторить! Я стала уродливой в твоих глазах, да? — с грустью Катрин взглянула в лицо потрясённому Арно, который теперь прижимал к груди столь ценный, врученный ему, дар.
— Катрин, смотри чаще в зеркало. Тебя обрей наголо и одень в мешок из-под муки — ты всё равно будешь прекрасна. Кто бы там тебе что ни сказал. И для меня ты уродиной никогда не станешь. Тема закрыта, — отрезал Арно непримиримо, чем вселил радость и облегчение в сердце Катрин. — Тем более что ты гораздо большее, чем просто красивое личико и фигура…
— Я так счастлива это слышать от тебя, — тихо, но с робкой признательностью, с теплотой, только и смогла сказать Катрин.
— Сегодня ты спасла меня от страшных последствий моей опрометчивости. Я ведь едва не умер для всех в той церкви. Ты одна, и ещё моя мама с нашими друзьями, не побоялись заразы. Никогда не переставали видеть во мне человека — даже если другие меня давно похоронили… Ты же наплевала на всё — даже на мнение других о тебе, закатила истерику, привлекла к себе всеобщее внимание, соврала заупокойную мессу, украла оружие у Хью Кеннеди и буквально силой вырвала меня из той церкви… Спасибо, Катрин! Ты… Знаешь, наверно, мой ангел-хранитель позаботился о том, чтобы столкнуть меня с тобой, — в горячем восхищении шептал Монсальви, крепко обнимая подарок от Катрин, за неимением возможности пока что обнять покрепче саму дарительницу.
— Арно, запомни крепко-накрепко, что я тебе скажу. Тебе нельзя ставить на себе крест, пока не перестало биться твоё сердце. Выхода нет только из гроба. Пока мы живы, будет жива и надежда, — заявила Катрин со всей решительностью и пылкостью. — Ты должен бороться за своё здоровье, за свою жизнь. За то, чтобы быть рядом со своей семьёй. Так покажем вместе нашему сыну достойный пример, всё в наших руках — потому нельзя их опускать!
— Всеми конечностями за! — страстно выразил своё одобрение Арно, воодушевлённый полными уверенности и жара словами жены. Катрин шла рядышком, посматривала на мужа, который осторожно убрал за пазуху её вуаль с прикреплёнными к ней волосами молодой женщины, и находила в себе силы улыбаться, преисполненная решимости вылечить супруга и вернуть живым, полностью исцелённым дорогим для них обоим людям.
«Ага, так я и отдала своего мужа, отца моего сына, какой-то там болезни! Я его и Латремуйше-то не отдала, так что даже Смерть пусть руки уберёт!» — подобные мысли, точно Катрин была полководцем перед важным боем, одолевали простоволосую и остриженную голову молодой женщины.
***
А где-то в Оверни, в той самой церкви, где должна была состояться заупокойная месса по живому человеку, чьё сердце в груди не остановилось, и тело не стыло в могиле, пожилой священник молился о спасении мятущейся и «грешной» души помутившейся рассудком от горя графини Катрин де Монсальви, моля Господа о прощении для неё — за устроенное ею в церкви…
Mea culpa! (Моя вина!)
Святой отец Климент сидел на скамье в ризнице после того, как отслужил всенощную. На душе пожилого человека было неспокойно. Хоть общественность Оверни не выражала возмущения тем, что графа Монсальви так сегодня не отпели и не приговорили к отправке в лепрозорий, поскольку супруга похищенного с отпевания Арно собралась везти мужа к какому-то мавританскому врачу, священник не мог найти себе места. Да, никто из жителей Оверни от простолюдинов до знати не думал требовать отпевания мессира Монсальви мечами и вилами, крушить церковь, «вырывать заразу с корнем». Их вполне устроило то, что Катрин ранним утром увезёт с собой живой «источник угрозы». Тем не менее, это не служило отцу Клименту утешением. Старик опасался за физическое и душевное здоровье Катрин, устроившей в церкви небывалое святотатство. С одной стороны, графиня де Монсальви как минимум заслужила епитимью в искупление её греха, как максимум — обвинений в богохульстве и церковный суд. Отец Климент ограничился только тем, что помолился Всевышнему и Мадонне о ниспослании на буйную голову и мятежную душу мадам Катрин вразумления.