Когда Уильям ушел, Марианна огорченно вздохнула. Тетя Тамара придет в ярость, когда узнает, где она была. Со дня их встречи у мистера Тиббета тетя много раз настойчиво повторяла, как важно для Марианны не попадаться на глаза графу.
– Почему ваша тетя придет в ужас, узнав, что вы лечите меня? – спросил Фолкем.
Марианна, достававшая толстую иглу и крепкую черную нитку из кожаного мешочка с травами, замерла. Она вдруг осознала, что осталась наедине с очень опасным для себя человеком.
– Прошу прощения, милорд, но моя тетя не доверяет дворянам, – ответила она, пытаясь не выдать охватившего ее волнения.
– Почему же? Разве дворяне менее приятны или менее достойны доверия, чем цыгане? – рассмеялся Фолкем.
– Некоторые из них отвратительны, – сердито ответила Марианна.
– Как и некоторые цыгане. Может быть, вашей тете просто попадались не те дворяне.
Марианна не ответила, понимая, что спор с графом ни к чему хорошему не приведет. К тому же в его словах была доля правды. Мать Марианны как-то намекнула, что какой-то дворянин разбил сердце Тамары, что и стало причиной ее презрения к дворянам, которых она считала слабыми и мягкотелыми щеголями.
Марианна взглянула на Фолкема. Этот граф явно не походил на тех людей благородного происхождения, которых презирала ее тетка. Это вызывало сожаление. Поскольку он был далеко не глуп, его пребывание в Фолкем-Хаусе делало положение Марианны еще более удручающим.
Хорошо, что он ранен и не может преследовать ее, если она вдруг будет вынуждена бежать. В то же время она была почти уверена, что если он захочет преследовать ее, он, раненый или нет, сделает это.
Ей просто надо убедиться, что у него нет такого желания. Марианна посмотрела на иглу, в которую уже вдела нитку. После того как она наложит швы, вероятнее всего, он никогда больше не захочет, чтобы она приближалась к нему. Марианна поморщилась, представив себе, какую боль причинит сейчас графу.
И тут же она напомнила себе о том, кто перед ней. Она оглядела комнату, которую граф выбрал для себя. Это была спальня ее родителей. Неприязнь Марианны к Фолкему возросла, когда она увидела, как он переделал комнату. Старые любимые кресла и письменный стол ее отца заменили новой ореховой мебелью, лишенной теплоты и уюта. Ее взгляд упал на окровавленную шпагу, лежавшую на роскошном ковре.
«Граф – жестокий убийца, – сказала Марианна себе. – Он заслужил эту боль, от которой теперь страдает, и лучше поскорее закончить с этим неприятным делом».
– Я собираюсь зашить вашу рану, так она лучше заживет, – сказала Марианна, снова подходя к кровати. – Вам будет больно.
– Больнее, чем сейчас, уже не может быть, но я надеюсь, вы умеете орудовать иголкой, – язвительно заметил граф.
– Разве вы не знаете? Мы, цыгане, славимся своим умением шить, – сказала Марианна и, вонзив иглу в его тело, протащила нить.
– Вы не цыганка, – проговорил граф сквозь стиснутые зубы.
Марианна так растерялась от услышанного, что нечаянно уколола его.
– Черт побери, женщина, – закричал Фолкем, – я вам не подушка для иголок!
– Простите, – стараясь сохранять спокойствие, тихо произнесла Марианна. – Что вы хотите сказать, заявляя, что я не цыганка?
– Для цыганки вы говорите слишком правильно. У вашей тети есть акцент, а у вас нет. У вас речь образованного человека.
Марианна судорожно сглотнула. Этот человек слишком проницателен. Она должна дать ему какое-то объяснение, но какое? И тут Марианна вспомнила, что однажды сказала ее тетка: наилучшая ложь – та, что всего ближе к правде.
– Мой отец был благородного происхождения, – ответила Марианна. – Цыганкой была моя мать.
– Так вы незаконнорожденный ребенок? Это объяснило бы вашу правильную речь, но лишь в том случае, если бы вас воспитывали как дворянку. Вы хотите сказать, что ваш отец признал вас?
Слава Богу, граф сделал желательный для нее вывод, и ей почти не пришлось лгать.
– Да. Я росла в его доме, пока он не умер, – с трудом проговорила Марианна. Ей хотелось, чтобы смерть отца была неправдой. – После этого его семья не захотела принять меня, поэтому я уехала к тете. С тех пор она заботится обо мне.
– У вас была тяжелая жизнь, – сочувственно произнес граф.
– Моя жизнь не была такой уж ужасно тяжелой, напротив, я была очень счастлива. Для меня жизнь похожа на заросший сад. Можно вообще не обращать внимания на сорняки, а можно трудиться в поте лица, выпалывая их. В обоих случаях важны только цветы.
Взгляд графа стал холодным.
– Некоторые сады слишком запущены, чтобы их возрождать. Лучше сровнять их с землей, – с горечью в голосе проговорил он.
– Вероятно. Но тогда надо обязательно посадить новый сад.
Фолкем хрипло усмехнулся:
– Я вижу, вам обязательно нужны цветы. И что бы ни сделали с вашим садом, вы добьетесь, чтобы в нем росли цветы.
– Полагаю, я говорю слишком весело с человеком, которого только что ранили разбойники.
– Немного. Или, может быть, немного наивно.
– А что вы знаете о тяготах жизни, милорд? – спросила Марианна, слегка уязвленная его словами. – Разве вы страдали, рожая ребенка, или видели, как голодают дети? Вы видели смерть на полях сражений, это правда, но вы, без сомнения, упивались своей славой. Я видела, как смерть забирала тех, кто ее не заслуживал, кто умирал только потому, что родился не в той семье. Такие, как вы, никогда не видят этих страданий. Нет, такие, как вы, только причиняют их.
Граф пристально смотрел на Марианну.
– Вероятно, не только ваша тетя не любит дворян.
Она отвернулась, смущенная своей вспышкой. Она не имела ничего против дворян. Да и не могла иметь. Ее отец был баронетом. Но в то же время относилась к титулованным особам не так, как другие. Мать открыла ей глаза на страдания простых людей, научила ее относиться к ним, как к любым другим людям. Именно поэтому ее отцу так не хотелось служить при дворе. Несмотря на то что он всегда был на стороне роялистов, он был почти доволен правлением Кромвеля. Он даже начал думать, что, может быть, нет ничего ужасного в том, что государством управляет весь народ, а не малочисленная кучка.
Теперь двор вернулся – бездельники дворяне во главе с распутным королем. Марианна взглянула на графа. Может, он и кажется другим, но в душе такой же, как и все «кавалеры». Он с предубеждением смотрит на мир, ни разу не испытав чувства отчаяния и безнадежности, знакомые беднякам.
Марианна принялась со злостью рвать простыню на бинты.
– У меня такое ощущение, что вам хотелось бы не простыню, а меня разорвать на мелкие куски, – спустя некоторое время проговорил граф.
– Не говорите глупостей, милорд, – резко ответила Марианна. – Мне же надо чем-то перевязать вашу ногу.
Граф усмехнулся:
– Если я не ошибаюсь, у вас достаточно бинтов, чтобы перевязать обе ноги.
Марианна остановилась и посмотрела на кучу полотна, разорванного ею.
– Наверное, достаточно, – с сожалением сказала она.
– Если вам действительно необходимо столько бинтов, может быть, следует нанести рану и на другую ногу? – насмешливо спросил граф. – Кажется, у вас есть огромное желание сделать это.
Марианна попыталась ответить таким же шутливым тоном:
– Может, и следует. Тогда я могу попробовать способ лечения вашего старого слуги на другой ноге.
Граф помрачнел:
– Только если вы этими бинтами привяжете меня к кровати. Я под страхом смерти запрещу ему применять свое лекарское искусство и приближаться к моим владениям ближе чем на сотню миль.
В это время вернулся Уильям с мазью.
– Ваша тетя подняла шум, – проворчал он.
Марианна дрожащими руками взяла у него мазь.
– Как вы нашли мою тетю?
– Она была в лавке аптекаря, пытала бедного слугу, куда пропала ее племянница. Видимо, надеялась найти вас там.
Марианна, затаившая дыхание, облегченно вздохнула.