– Кого?!
Удивлению Евстафьева не было предела. Он открыл эту папку и стал листать.
– Откуда это у тебя?
– Ну какое это имеет значение. Здесь он рассказывает истинные обстоятельства его отставки, свои взгляды на происходящее, а также о нереализованных проектах.
– А зачем ты принёс это мне?
– Ты же всегда восхищался Горбачёвым.
– Ну что значит восхищался? Я нахожу его здравомыслящим. Очень жаль, что он так скоро решил уйти.
– Его решили уйти, так будет вернее говорить.
– А это случайно не фальшивка у тебя?
– Нет, можешь не сомневаться.
Евстафьев поднял трубку телефона, чтобы связаться с секретарём. Сказав, чтобы его в ближайшее время не беспокоили, он жадно стал рассматривать содержимое папки. И вдруг что-то как будто отдёрнуло его. Он отодвинул от себя папку и повторил вопрос.
– Так я так и не понял, зачем ты принёс её мне? Ты проявил заботу о моём просвещении? Что-то мне подсказывает, что это не так.
– Ты понимаешь, такое дело, – неуверенно начал Голубев. – Ты единственный, кто может помочь нам.
– Кому это вам, и в чём собственно я могу помочь!? – раздражённо спросил Евстафьев.
– Помочь мне и моим друзьям, обеспокоенным судьбой нашей страны. Мы считаем правильным опубликовать эти мемуары. Сам Горбачёв этого желает, но он изолирован. Это большая удача, что они оказались у нас. Впрочем, в СССР их всё равно опубликовать не удастся. Эту папку нужно переправить на Запад. Ты же, кажется, в Италию едешь. У тебя безупречная репутация, и тебя никто ни в чём не заподозрит. Помоги сделать то, чем ты в будущем сможешь гордиться.
– Ушам своим не верю. Ты в своём уме?! Что ты мне предлагаешь?!
– Я понимаю твою реакцию, но, в сущности …
– Я даже не хочу знать твои бредовые сущности, – оборвал его Евстафьев.
– Бредовые? Бредовые – это те идеалы, которым ты служишь! Ты что, дальше кабинета своего не видишь ни чего? Ты выпускаешь свою мебель, а дома-то у тебя какая стоит, made in «не наше»? И не мне тебе объяснять, что твои гениальные проекты только для выставочного стенда, а для магазина всегда будет это дерьмо! И что-то кардинально изменить тебе никогда не позволят, потому что оставить всё как есть проще и целесообразней.
– Ты, конечно, в чём-то прав, но…
– Пора бы в конце концов задуматься, – перебил его Голубев. – Так что, может, не стоит так слепо служить этому режиму!
– Да какому ещё, к чёрту, режиму!
Последнюю фразу он сказал так громко, что резко оборвал себя и замолчал. Потом он открыл дверь, чтобы убедиться, что никто не подслушивает, задал секретарше какой-то глупый вопрос, в качестве предлога, и закрыл дверь. Увидев эту сцену, Голубев засмеялся.
– Что, боишься быть услышанным? В собственном кабинете и не поговорить, да?
– Уходи, я более не желаю с тобой говорить.
– Я, конечно, уйду, если ты этого хочешь, но ты всё-таки задумайся.
На последнюю фразу Евстафьев ничего не ответил. Он посмотрел на уходящего Александра Голубева и плюхнулся в своё кресло. Мысли переполняли его. Он не мог больше ни о чём думать. «Почему он пришёл ко мне с этим предложением?» – недоумевал Евстафьев. – «Нет, здесь что-то не то». Он встал и подошёл к окну. На улице был сильный ливень. Долго смотрел, как идёт дождь, затем стал нервно расхаживать по своему кабинету.
Раздался стук в дверь. Это был Геннадий Васильевич Филиппов, главный инженер фабрики. Он был старше и опытней Николая Евстафьева и не без основания полагал, что именно он должен был занять кресло директора. Поэтому он считал себя незаслуженно обиженным, когда четыре года назад эта должность досталась не ему. И хотя он никогда не высказывал свои мысли и прямо не желал своему шефу провала, всё-таки не удержался бы от соблазна, в случае если под Евстафьевым закачалось бы кресло. У Евстафьева на сей счёт, конечно, были смутные сомнения, однако, в виду отсутствия явных причин к подобной подозрительности, он старался гнать от себя такие мысли, как дурные. Более того, Николай ценил ум и опыт Геннадия Петровича и отдавал должное тому, что за всё время совместной работы он никогда его не подводил.
Филиппов пришёл поговорить о некоторых своих идеях по совершенствованию производства. Николай Петрович дал ему высказаться, однако сам не слушал его. Его мысли были плотно заняты недавним разговором с Голубевым, поэтому ему было ни до чего и ни до кого. Но очень не хотелось, чтобы это было заметно, поэтому Николай Петрович сделал вид, будто внимательно слушает своего собеседника. Однако в какой-то момент Филиппов заметил, что его слова пролетают где-то мимо.
– С вами всё в порядке? – спросил он.
– Да, а почему вы спрашиваете?