В середине двадцатого века, два властных смерча пронеслись над сёлами Бессарабии, окончательно вбили в глубину земли порыв всякой страсти, сравнялись с холмами крестьянские чаянья; ни одна власть не позволит крестьянину свободу земли содержать, а ленивым отроду охота сладко кормиться, - они вечные хозяева чужого труда. Пляшут понятиями земного мира, общаются с духами, с самых первых дней труда бьют в шаманский бубен, и подглядывают, что бы никто лямки орала - мозгами не мог расслабить, жертвоприношений ждут.
Христиан Лозаров смотрит на людскую стихию внутренним переживанием, он никогда ни обнимал мир чужими впечатлениями пришлых людей. Умопомрачения рождаются от состояния бездарной озабоченности не своим делом.
Он же, сам хозяин наклонностей своего крестьянского наследия.
Ленивые хитрецы любят разрисовывать медовыми словами ухоженные поля, посеянные без них, увозят далеко обложенный урожайный сбор. В своей ожиревшей, разгульной сытости скрывают истину страды; с призрением щупают постромки крестьянских потуг.
Где тот колокол, что отбивает равенство труда? Нет его, - только праздные звуки пустоту небес сотрясают.
Лозаров, упористо выстаивал гулкие удары сердца в распаханном просторе степи, ужимал трудом многочелядной семьи гектары возделанные. И признание давал одному творцу мира, которого душой признаёт.
Наёмных работников не заводил, совершенно не терпел, когда в восходе солнца не ищут красоту труда, не широко косят в прохладу утра, ради денежного прихода роются в распаханной земле.
Наёмные работники мешали ему ощущать тепло земли. Подёнщики, восторженное восприятие чистого ветра, заслоняли завистливыми мыслями.
Он давно заметил, что люди обедневшие состоянием души в прошлом, живут со скудными возможностями в новое время; лихо провожают ударами похоти свет дня - они люди прошлой тьмы.
Эй, гей!.. - куда пропала первооснова, где она в новом времени, не будут потомственные шаманы работать на общее благо, им подавай открытые удовольствия, что природа для тайны придумала. Они совершенно брезгают обучать своих детей собирательному труду. Придумывают законы, враждующие с окружением врождённой сущности. Хотят исполнять пришлые наставления, презрительны ко всему, что от предков осталось. Чуждыми языками изъясняются. Они враги крестьянского мира.
Лозаров имел отсталые представления о людских характерах, потому усмотрел в лени страшную, подбирающуюся беду, носимую многими людьми. Есть только два класса: класс ленивых, и класс совестливо работящих. Других истин он не знал.
Носители власти, тупо соображают, неумело распоряжаются трудом и судьбой оборотистого земледелия. От растерянности, не сумели разгадать состояние угрюмого Христиана, не захотели его отправить в холод вечной мерзлоты, заподозрили, что он уловил их вечное желание всегда извлекать выгоду от человека труда, слишком презрительно смотрел он на их наглое поведение. Озабоченные нервы напряжены, как пряжа в ткацком стане. Иной человек ничего другое не хочет делать, кроме как обнимать землю.
А ну спроси ты, и я тоже спрошу, - где бывшие нивы Христиана Лозарова?
- Их присоединили для технической обработки и улучшенного севооборота всех общественных полей. Человек древний не понимал иные движения, чем те которые знает. Его отказ работать на наследников костра и дыма едкой травы, расценили как осознанное нежелание заранее стать новым трудовым классом, нести беспрерывную подготовку к всеобщему благополучию.
Завистливые носители заранее обдуманной выгоды, оставили дальнозоркому отщепенцу считанные приусадебные сотки, что бы он был доволен заботой выдумщиков о тёплой трудовой жизни всего человечества.
Христиан даже почувствовал удачу, когда у него не забрали душевную связь с мировым океаном, сидевшую в глубине давно вырытого колодца. Вода с самого утра успокаивала ежедневное восприятие обедневшего двора. В дне колодца, он усмотрел опасность для будущих хозяев, они не умеют черпать воду жизни, - вода приходила к ним по трубам.
Однажды заснеженной зимой он поскользнулся, и едва удержался за остов воротка. Стареющий Христиан огляделся, ему стало обидно, что место, где он начинает и заканчивает святость дня, могло опечалить его годы. Колодезный верхний остов, когда-то добротно выложенный пластами крупного дикого камня, начинал ползти, рушился от усталости назначения, и вяжущей слабости. Он восстановил восторг своего восприятия, обновлённым цементным материалом и тщательно скрывал от новой власти радость ежедневного волнения. Опасался, что власть почует его привязанность к вечной прохладе воды, и от бездушной зависти запретит ему иметь колодец. В глубине восприятия мира, у него была ещё одна, скрытая кочевым временем твердость сберегающего начала, он прятал в глубокие места то, что имел накоплением необходимой возможности. Именно эти искрящиеся блеском бесполезность, прожигали завистливые глаза всего наступившего строя. Наблюдательный человек знал слабые стороны людей ставших властью, они все страстно любили то, что было запрещено им иметь, поэтому он, никогда не запоминал их имена и должности. Они все носили одинаковые несуразности, и он знал, что нет среди них добродетельно намеренных людей.