Тут мой друг смутился еще больше и сказал, что, видно, надо говорить все до конца; — а говорить он не имеет права, ибо этим нарушит свой кодекс чести английского офицера. По этому кодексу он обязан не только подчиняться приказу, хотя бы и наперекор своим убеждениям, но и вести себя так, чтобы никто не заподозрил, что такой приказ был отдан. Он обязан делать вид, что сам переменил мнение.
В Африке один генерал, в общем отлично ладивший со своим английским коллегой, рассказывал мне, что взгляды его коллеги так часто менялись под влиянием полученных приказов, что это служило постоянным источником развлечения для окружающих. Все безошибочно определяли, когда он начинал говорить не свои слова, — но признать это он никогда не соглашался.
В Лондоне американцы разобрались во всем этом не сразу, и первой их реакцией было полное смятение и — обида. Самые сердитые рассказывали всякие ужасы о двуличии, тупости и головотяпстве англичан (о шотландцах сложилось несколько лучшее мнение). Но большинство американских офицеров, как я уже сказал, отказывалось верить такой характеристике. Смешно думать, говорили они, что англичане — это какие-то изверги рода человеческого, не похожие на остальных людей. А жизнь в Лондоне была не лишена приятности, и большинство американцев, не увлекаясь англичанами чрезмерно, все-таки их не чурались, завязывали знакомства и рады были часок-другой отдохнуть в невоенной обстановке. Самый город, даже со следами разрушений от обстрелов и пожаров, даже засыпанный щебнем после бесчисленных бомбежек, тем не менее, сохранял обаяние. У меня было много друзей среди англичан; с иными я познакомился еще до войны, с другими — при моем посещении Лондона в 1940 году, во время блица; я своими глазами видел, как они держались, когда им ежечасно грозила гибель, я все это вместе с ними пережил и от души восхищался ими.
В те дни англичане вели себя как герои, в буквальном смысле слова. Через год я снова посетил Англию, возвращаясь из кругосветного путешествия через Китай и Россию. Подъем духа, вызванный бомбежками, ослабел, лондонцы были угрюмы, раздражительны, утомлены. Сейчас это уже было третье мое посещение Лондона во время войны, и я видел, что его обитатели опять изменились. Они стали молчаливей, меньше спорили, притерпелись ко всему и чуть не падали от усталости. Работа на войну шла по-прежнему, но темп замедлился, и тому, кто, как мы, только что взвалил на плечи ее бремя, Лондон мог показаться сонным царством. В такой обстановке английскому правительству не трудно было проводить свою политику саботажа по отношению к американцам.
В массе англичане принимали американцев очень дружелюбно — с некоторыми оговорками. Что касается самих войск, то тут все до мелочей было предусмотрено заранее: с обеих сторон велась разъяснительная пропаганда, выпускались листовки, ставились кинофильмы; каждый шаг регулировался тщательно продуманными правилами и запретами, так что трудно было сказать, как сложились бы отношения без такого неусыпного надзора. Например, для того чтобы сделать американцев желанными гостями в живущей впроголодь стране, каждому из них выдавался дополнительный паек — на случай если кто-нибудь пригласит его позавтракать или пообедать. Духовенство и дворянство наблюдали за тем, чтобы Англия в своей роли хозяина не прегрешала против светского тона. Правда, случалось иной раз, что по ту сторону чайного стола возникали всякие перешептывания и пересуды, но общее мнение было таково, что американцы хотя и слишком много о себе воображают, но вреда от них нет, смирные ребята и ведут себя прилично. Наши, со своей стороны,
признавали, что англичане оказывают им максимум гостеприимства большего нельзя и требовать в стране, где все сидят на ограниченном пайке. Во время своих выездов в лагери в Южной Англии я иногда заходил на ферму по соседству, и хозяйка, приветливая старуха, однажды так определила положение: "Тут у нас многие ворчат на ваших ребят, что они, мол, то натворили, да это. Но я ничего такого даже и слушать не хочу. Мало ли что бывает! А все-таки пусть уж лучше они, чем немцы".
Но у кого сразу установилась полная гармония, это у молодежи. Американский молодой солдат и английская девушка, в особенности фабричная или сельскохозяйственная работница, до такой степени подошли друг другу, что обычно дружба между ними вспыхивала, словно фейерверк. Английскую девушку так воспитывают, что она сызмала привыкает смотреть на мужчин, членов своей семьи, как на существа высшего порядка и почитать малейшие их желания законом. Американские юнцы опомниться не могли от изумления, когда встретились с девушками, неизменно вежливыми и скромными, которые не ждали, что вы для их развлечения будете сорить деньгами, и, наоборот, сами стремились сделать для вас что-нибудь приятное. С другой стороны, английские девушки впервые встретили мужчин, из которых каждый, даже самый грубый и необразованный, привык ставить волю женщины выше своей собственной, и это в любой мелочи, например — в какое кино пойти или кому нести домой тяжелые свертки. К тому же американцы поражали своей щедростью, — это им было легко, ибо жалованье они получали в десять раз большее, чем англичане. Американские юноши и английские девушки сразу очень понравились друг другу.
Ранней весной 1943 года в Лондоне было очень приятно. Воздушные налеты прекратились, самолетов-снарядов еще не было в помине. Можно было пойти в театр или потанцевать с девушкой. В барах вам подавали пиво и даже шотландское виски от Хэр-рода, если вы могли предъявить ярлык, полученный при покупке последней бутылки. Можно было спать на мягкой постели с чистыми простынями. И под боком была английская деревня с ее ласковым пейзажем. Было все, чего мог пожелать солдат, не было только одного — действий. Не только военных действий, но и вообще каких бы то ни было.
Но вот, наконец, пришел день, когда КОССАК должен был вручить нам долгожданный план, секретный план той операции, которую нам предстояло выполнить, — тактический план вторжения в Европу через Ла-Манш, носивший название «Оверлорд». Может быть, теперь все наши сомнения рассеются.
Глава вторая. Волокита начинается
В июле, когда план «Оверлорд» поступил из Норфолк-хауза на Гровенор-сквер, это вызвало большие волнения. Шедевр, подготовленный стратегами из КОССАКа, пришел в перепечатанном виде, подшитым в картонные папки, скрепленным тесьмой, завязанной бантом, чтобы книга не раскрывалась. Тесьма была красного цвета[4]{4}! Он пришел в одном экземпляре, занумерованном и заверенном, на имя главнокомандующего армией США на европейском театре военных действий. Мы получили его в конце дня и просидели над ним всю ночь во внутренней комнате, запершись на ключ и поставив перед дверью часового, — во внутренней комнате, с газосветными лампами и картами Ла-Манша и Европы, скрытыми под покровом задернутых занавесей, чтобы взгляд непосвященного посетителя не мог обнаружить их даже случайно. Это были прекрасные карты южного побережья Англии и берегов Северной Франции и Западной Европы. Их можно было бы без всякого ущерба для военной тайны вывесить на Трафалгар-сквере, потому что на них не было никаких условных обозначений: это были просто карты тех мест, где мы должны высадить наши войска и где они должны будут сражаться, когда нам скажут, что надо делать в более определенных выражениях, чем общая директива. Ну, что же, теперь пришел план «Оверлорд», и мы это узнаем.
Сначала мы должны были нанести этот план на карты, обозначив его маленькими красными и синими значками[5]{5} жирным карандашом на листах кальки, наколотых на самые карты. Таким образом, будет видно, кому и куда отправляться и что и когда делать. Таким образом, вся Европа будет перед нами, как на ладони. Вот где мы будем убивать, и где нас будут убивать, вот где мы встретимся с противником и разобьем его.
Сначала все нужно нанести на эту секретную карту в этой секретной комнате. Затем, на основе этого, будут даваться приказы, секретные частные приказы. Так мало будет оглашено в каждом письменном приказе, что никто, кроме посвященных лиц, не поймет плана в целом. Войска будут прибывать на судах, и их будут передвигать туда-то и туда-то. Для них будет отобрано такое-то снаряжение, их будут обучать тому-то и тому-то, и, в конце концов, в такой то и такой-то день войска подойдут к берегу, где их будут ожидать вот эти мелкие суда. Затем они переправятся через Ла-Манш и высадятся тайна тайн — бог здесь! Сначала тысячи, затем сотни тысяч и, наконец, миллионы людей будут введены в дело.
5
В американской армии — синими для союзных сил, красными — для противника. В английской армии — наоборот, что отнюдь не облегчало задач согласования. В конце концов, американская армия стала пользоваться синими значками для американских сил, черными — для английских и красными — для немецких. (Примеч. автора).