— Седины много… — бормотала она… — хорошо, что я белая, не так заметно… придется краситься…
Она глубоко вздохнула.
— Коля-Коленька… глупо мы поступили, бросив вездеход… Не надо было уходить от вездехода…
Она опять всхлипнула.
— …и в босоножках мне теперь ходить нельзя… большого пальца на правой нет, и двух на левой… а у меня дома такие красивые босоножки… с серебряной нитью, из Индии… все тебе хотела в них показаться.
— Не надо, Ирин… — успокаивал он ее, — не надо… — он целовал ее лицо, и ей было не больно.
— Вот, — спохватился он и поднял с пола сверток, — тут ребята собрали разных дефицитов…
— Ой, что ты! Не надо! Вон посмотри! Мне ведь нельзя много… я сейчас на бульонах да на кашицах…
Подоконники и тумбочка были завалены свертками, пакетами, банками.
— Может быть, достать чего-нибудь такого… я не знаю…
— Ничего не надо… мне достанут, если понадобится… спасибо, меня не забывают… хорошие тут люди.
Какое-то мгновение они пристально посмотрели в глаза друг другу. Он смутился, она улыбнулась, притянула к себе, поцеловала.
— А я ведь прощаюсь с тобой, Коленька… навсегда…
Он встал, начал нервно ходить по палате. Громко ей выговаривал:
— Ну зачем тебе надо было ехать на этом вездеходе? Зачем тебе надо было в этот райцентр? На праздники захотелось? Одичала там, в Теюкуле? К веселью потянуло, к танцам, к музыке?
— Тише, Коля… Иди сюда, ко мне… вот так…
Она вздохнула.
— Теюкуль поселочек-то малюсенький… Врачей и больницы там нет… вот я и поехала сюда, время поджимало… не понимаешь? Ехала-то я сюда аборт делать, Коленька… да вот месяц проторчала в тундре, теперь поздно… теперь буду рожать…
Он оторопел.
— Как?
— Обычно… как все бабы… лишь бы мальчик здоровым родился, об одном бога молю.
Он молча, растерянно смотрел на нее.
— Я тогда, осенью, когда ты не приехал и ничего не написал, на тебе крест поставила… а в сентябре с ним познакомилась… Он прилетел смотреть промежуточную площадку для рейсов во льды.
— Кто он?
Она сказала.
Он вздрогнул. Это был известный полярный летчик.
— Он же старше лет на двадцать…
— На двадцать два… — поправила она. — Ты ведь тоже старше… — она задумалась, — на шестнадцать.
— Да, — потупился он.
— Вот… — вздохнула она, — он сейчас в Австралии. Там какие-то переговоры об авиатрассе на Антарктиду. Это от него, — кивнула она.
Только сейчас он заметил рядом с настольной лампой стопку радиотелеграмм.
— Он такой смешной, — улыбалась она. — Говорит, никаких рейсовых. Ко мне его друзья летчики приходили. Выпишусь — они увезут меня на Мыс Шмидта. Оттуда на их самолетах северным путем прямо в Ленинград. Там уже к свадьбе все готово… Люблю я его, Коленька… И мальчика нашего люблю… лишь бы здоровым родился… дура я, дура… как я могла о больнице подумать… разве можно, ведь первенец.
— Он должен вырасти великим человеком… сам бог не хотел его смерти… это судьба… все будет хорошо, ты не волнуйся.
— Спасибо, Коленька… Всю жизнь мою перевернул твой север.
Она опять заплакала.
— Я счастлива, Коля… Я очень счастлива… дай я тебя поцелую… А теперь иди… плохо сейчас мне, Коленька, прощай.
— Значит, я поняла, мы опять не увидимся?
Рука его, державшая трубку, вспотела.
— Не знаю, — неуверенно произнес он.
— Опять трусишь?
— Нет, просто боюсь за себя.
— А я, думаешь, не боюсь? — засмеялась она.
— Ты счастлива? — вдруг спросил он.
— Да, — не раздумывая ответила она.
— Я так рад, когда другие счастливы. Я хотел бы, чтобы все женщины на земле улыбались…
— Все улыбаются, а я реву… Хоть бы для меня одной ты что-нибудь сделал… для всех делать легче… Я иногда вспоминала тебя… Первое никогда не забывается… Помнишь, тогда, в тундре? А как Кергенто? Ты с ним видишься?
— Он заболел. Его положили в больницу. Он спросил: «Смогу я пасти оленей?» Ему ответили: «Нет». — «Тогда зачем меня лечить?» — сказал он и сбежал из больницы. Доживает свои дни в тундре, даже на усадьбу не приезжает.
— Это настоящий человек, — сказала она. — Настоящий мужчина. Вот кому стоило бы подражать. Ты никому никогда не подражал? У тебя не возникало такого желания?
— Мне хотелось бы подражать себе, когда я был тем, кого ты знала в стойбище Линлин…
— Значит, ты сильно изменился, — тихо сказала она. И вдруг неожиданно: — Ты сюда надолго?