Афанасьич бросил двух зайцев, положил рядом с ними ружье, опустился на корточки перед лошадью.
— Позвоночник… перебил… — сказал он.
Аникей молчал, еще как следует не постигнув смысла случившегося. Он смотрел на умирающее животное.
— Такой сильный конь был, — сказал дед. — Самый лучший в отряде…
Аникей все еще не мог прийти в себя. Потом опомнился.
— Он испугался твоих выстрелов. Мчался как сумасшедший. Я видел. Ты по медведю стрелял?
— Зачем? У меня и жаканов нет. Я по зайцам.
— Значит, он был где-то рядом и испугался.
— Наверное… что делать-то?
Аникей отвернулся. Потом тихо сказал:
— Добей. Чего ему мучиться, — и расстегнул кобуру.
— Да что из твоей пугалки-то? — вдруг закричал каюр и вырвал у него карабин.
Аникей пошел к реке.
Раздались два выстрела.
Аникей сидел у костра и курил. Подошел дед.
— Колокольчик снял? — спросил Аникей.
— Забыл.
— Сними…
Дед ушел к лошади.
— Вот ведь как бывает, а? Вот ведь как бывает… — твердил Аникей.
— Все, — сказал дед.
Они молча сидели у костра.
— Медведи… альбо птицы растащат… — промолвил дед.
— Альбо птицы, — повторил Аникей. Он вздохнул.
Они снова закурили.
— Надо перепаковывать груз. Собирай лошадей, Афанасьич.
Лошади и без того сбились кучей и стояли недалеко от костра.
— Дай лошадям овса, все меньше тащить. И вьюки Матроса давай перераспределим. Побольше на Тайгу и Серого, Богатырь совсем не тянет. Орлик старенький. Чайке можно добавить тоже, а?
— Можно, — согласился каюр.
Через час они отправились дальше на юг.
Афанасьич дважды пытался подойти к Аникею, разговорить, отвлечь его от мрачных мыслей, но геолог молчал и беспрестанно курил, чего никогда не позволял себе в маршруте, на ходу.
Караван шел медленно из-за Богатыря.
— Совсем он у нас ослаб, — сказал дед.
— Он болен. Вот отчего только?
— Он и в поле был невеселый. А сейчас совсем… эх! Купили у цыгана лошадь… — начал дед.
— Да ладно тебе, — махнул рукой Аникей и пошел вперед.
В поле Богатырь отличался тихим характером, но тяга к воровству и непривередливость к пище у него, видно, были врожденными. Он ел вяленую рыбу, консервированный борщ, мог съесть живую полевку, однажды добрался до только что обсмоленной на костре утки — и от нее осталось одно крылышко, неожиданно съел промасленную ветошь, выпил ведро компоту, который охлаждался в ручье, а ящики с крупами и мешки с макаронами от него укрывали двойным брезентом. Это было стихийное бедствие, а не конь.
— Оттого он и здоровый такой, что ему любое меню по плечу! — говорил начальник партии и призывал геологов следовать примеру коня, есть что придется и не сетовать на разгрузочные дни, которые неизбежно наступят. Начальник партии был реалистом, диалектиком, просто хорошим полевиком, и его прогнозы сбывались.
От неумеренности в пище трудовой энтузиазм Богатыря не возрастал, зато живот распухал на глазах.
— Чрево! — смеялся в поле Аникей, нежно поглаживая коня.
— И вот сейчас предмет общих шуток худел на глазах, торчали ребра и выпирал позвоночник, только живот не уменьшался по-прежнему.
Аникей что-то шептал Богатырю, трепал по холке, но такая невыразимая печаль была в глазах коня, что геологу хотелось взвалить его тюки на себя.
— Надо проследить, чем он ходит…
— Жидким, — ответил дед.
— Может, отравился?
— Чем?
— Действительно, чем? Хотя при его всеядности… Вот у пастухов, — вспомнил Аникей, — однажды отравилась большая отколовшаяся от стада группа оленей. Специалисты нашли, что это свинцовое отравление. Олени наткнулись на какую-то траву на берегу океана. Выяснилось — обыкновенная пущица, от которой никогда олени не травятся… Так и остался тот случай загадкой.
Дважды в течение дня. Богатырь падал. Снимали вьюки, давали коню отлежаться, подсовывали овес, уговаривали, но он не ел.
После дневной чаевки решено было разгрузить Богатыря — пусть до вечера идет пустым. С рассортировкой поклажи возились долго. Наконец тронулись. Лошади, как прежде, шли тяжело, и Богатырь плелся сзади.
«Эх ты, сивка-бурка, вещая каурка, — думал Аникей, — где ж тебя сглазили?»
Перед заходом солнца, не дотянув часа до намеченной стоянки, лег Богатырь в третий раз, уже без поклажи.
— Все, сказал Марков, — дальше не пойдем. Тут станем.
Место было неудобное, сырое, и до реки далеко.
— Пусть он тут лежит, — сказал Афанасьич. — Поставим палатку на взгорке, там суше. А воду в болоте возьмем.