Коней развьючили рядом с Богатырем, дед их тут же спутал, отправил пастись, а потом люди, взвалив на себя спальные мешки, рюкзаки, оружие, пошли устраиваться на маленькую сопочку.
— К утру оклемается? — спросил Аникей.
— Должон.
— Завтра самый трудный участок. Сплошь по болоту.
Афанасьич принялся за костер. Аникей достал из планшетки карту, долго изучал ее при свете костра.
— Да, кругом болота и кочкарник. Почти весь день. Зато потом день хорошего пути… примерно день… ночевка… — бормотал Аникей. — Слышь! Афанасьич! Нам бы еще два дня хорошего ходу, а там и село недалеко!
— Устал, чай!
— А ты?
— Знамо дело… Кони и те устали.
— Лихачи наши… ахалтекинцы… дармоеды проклятые! — ругался Аникей.
— Ты чего серчаешь? — удивился Афанасьич;
— Я просто так, — спохватился Марков. — А ты зайца не трожь! Подожди меня, его на весу надо разделывать. Понял? На весу!
Он встал и пошел помогать деду.
Потом, пока готовился ужин, Марков сбегал к Богатырю, насыпал у морды овса. Но конь лежал и не пытался вставать.
— Смотри-ка, бочка, — постучал в темноте дед.
— Мало, что ли, их в тундре разбросано?
Марков подошел, посветил фонариком. Бочка была с днищем, вскрытым, как у консервной банки.
— Лабаз был, чтоб медведь не раскурочил. Наш брат работал. Смотри — в крышке дырки, затягивали проволокой. Погляди, не осталось ли чего, — засмеялся Аникей.
— Как же, оставят, — ответил дед, но на всякий случай полез рукой, пошарил, Марков ему посветил.
— Давно работали, совсем бочка ржавая…
— Болеет? — спросил дед.
— Лежит.
Было морозно, но лезть в палатку, отходить от костра не хотелось.
— Вот приедем в село, — размечтался Афанасьич, — дружок там у меня есть. Петро, механик на электростанции. Баба у него, Магда — во! — И он развел руки. — Кулачищи — что твой рюкзак! Берет двух мужиков, сталкивает лбами и отпускает, — засмеялся дед. — Продавщицей работает. Вот уж попьем!
— Так навигация только закончилась. Когда к ним завезут? Нет, пожалуй, ничего.
— У Магды всегда есть. Какой это продавец, если у ней выпить не найдется!
— Сначала дойти надо.
Утром выпал туман. Марков проснулся очень рано — с мыслью о Богатыре. Он не торопился. Осторожно, чтобы не разбудить каюра, вылез из палатки, не спеша обулся, натянул куртку и пошел вниз, туда, где в тумане звенели колокольчиками невидимые лошади.
Вернулся он быстро, Афанасьич уже одевался.
— Ну что?
— Мертв.
Аникей пошел собирать сушняк для костра. Позавтракали остатками зайца и чаем.
Странно, но смерть Богатыря не потрясла Аникея. Не потому, что из памяти не выходил трагический случай с Матросом. Аникей был готов к неотвратимости происшедшего. Почему, он не знал. Или верил в парность случаев, или поверил в полосу невезения, которая для него неожиданно наступила тут, в местах, которые он почитал своим домом. Вот это его больше всего угнетало, но была удивительно ясной голова, и он чувствовал себя удивительно спокойным, и его спокойствие передалось Афанасьичу.
Ничего не говорили о коне, ни словом о нем не обмолвились и за завтраком. Аникей думал. Он должен принять решение. С этими лошадьми и с таким грузом они далеко не уйдут — это было ясно обоим.
— Колокольчик сними, — напомнил вдруг Аникей.
Каюр встал и молча пошел к Богатырю.
Раннее солнце потихоньку разгоняло туман. Он плыл над болотами, хлопья его цеплялись за деревья, он таял, и день обещал быть хорошим.
Аникей молчал. Он смотрел на болото, на стоящих внизу лошадей, на появившуюся неожиданно черту горизонта, взломанную зубцами далеких гор.
— Афанасьич! Афанасьич! — вдруг закричал он.
— Чего ты? Здесь я.
— Бочка, — сказал Аникей.
— Что?
— Бочка, — повторил он.
Старик молчал. Ждал.
— Все наши образцы, все камни, сколько войдет, мы сложим в бочку, А место закоординируем. Вертолет всегда может тут подсесть. Только бочку надо поднять вот на эту сопку: нашу-то горку зимой снег засыплет.
— Ого куда тащить!
Аникей развернул карту, начал считать горизонтали:
— Великовата. Шестьсот метров… ничего… ничего не поделаешь. Затащим. Такое наше дело.
— Уж точно. Каждый зайчик ест свою капустку, — согласился дед.
— Сначала мы ее закатим на вершину, а потом будем рюкзаками таскать камни.
— Может, еще что там оставим?
— Давай думать… Две большие палатки уложим на дно…