— Нам бы эти проблемы, — вздыхал Винтер.
И тайно мечтал о том времени, когда он распрощается с Островом и приедет в город Магадан. Любил он этот город больше Риги. Приедет и сбросит северные доспехи, наденет костюм и галстук, выйдет на улицу, а навстречу ему она — юная акселератка, длинноногая и веселая, молодая и свежая, как утренняя рижанка двадцати неполных лет. Что скажет он ей, он, закоренелый, холостяк? А что можно говорить в таких случаях? Не знает Винтер… И ни в одном учебнике по охотоведению эта ситуация не предусмотрена. Может, у Фаррера есть что-нибудь на этот случай? Открывает страницу, читает: «Ее мордочка была бледнее рубашки на фоне светлого шелка ее волос», переворачивает страницу, опять про то же: «Она — само очарование, может быть, немножко бледновата, но, впрочем, это дело вкуса»… Нет ничего про полярную ночь, пургу и трудовой энтузиазм.
Откладывает Винтер занимательное чтение… И думает: вот не уезжаю я отсюда, да и вообще не уеду… Что я там с деньгами своими делать буду, если робею и двух слов связать не могу?
Дом на юге ему не нужен, золото, дубленка, подписка на Дюма тоже, машина ему не нужна, новый галстук и модная прическа тоже ни к чему, деньги какие-никакие идут и так, за работу, за то, что он делает, и больше ему не надо, и так хватает, был бы Остров и порядок на нем, и чтоб белые гуси на гнездовьях не замерзали, чтоб не заносило их неурочным снегом, чтоб не ел их кладок наглый песец, — да чтоб самолеты полярной авиации не летали так низко над лежбищем, не пугали бы моржей, а то те давят от испуга друг дружку, да хорошо, чтоб и мишки Остров не покидали, пусть всегда, тут выводят потомство, а уж о тишине он, Ояр Гансович Винтер, позаботится, позаботится сам, обязательно, иначе ждет его самое страшное наказание — перевод на материк, где поют соловьи. А семейный неуклад — ну что же, умная да хорошая сама Винтера найдет, пусть он зря не старается. Но он об этом тоже не знает, хотя и сетует на одиночество иногда, в минуты душевных невзгод.
«Вот если б мне кто-нибудь мальчишку отдал, усыновил бы я мальца, маленького-маленького… Вот кому со мной на Острове было бы хорошо, — думает он. — Легко Антоше Машкину, у него хоть Ноэ есть…»
…Услышав шум на крыльце, Варфоломей пошел встречать гостей. В кухню ввалились Винтер, Христофор Кучин, Чернов и Машкин.
— Ага, вы уже здесь? — спросил Ояр. — Ну что же, располагайтесь где удобней. Мешок спальный я вам дам, этого добра у меня полно.
Варфоломей кивнул:
— Спасибо.
— Да…
— Вспомнил! Вы сценарий должны написать. Шедевр мирового кино…
— Какой уж там шедевр! Мне бы хоть берлогу посмотреть…
— Покажем, ребята?
— Покажем… Пусть смотрит, — благодушно разрешил на правах старшего Христофор Кучин.
А он действительно был старшим, поскольку заказник подчинялся области в лице управления, где Кучин был заместителем начальника.
— Как Лорка? Виделся после? — спросил Варю Чернов.
— Виделся… — как можно равнодушней ответил Варя, глядя в занесенное снегом окно. — Обещает прилететь.
— Ну?
— Готовят товары…
— Во лафа будет, ребята! — обрадовался Чернов. — Вплоть до тортов и пирожных! Надо будет отбить ей, чтоб к закуске побольше чего-нибудь привезла… гкхм…
— А что, тут нет? — спросил Варя.
— Есть… да надо каждый раз зава ТЗП упрашивать, или к Акулову за запиской топать… Только с его визой и продают, — сокрушался Чернов.
— Сухой закон?
— Куда уж суше?!
Варфоломей вспомнил акуловское «всем, чем могу, — помогу» и успокоился:
— Иван Иванович сказал мне, чтоб я не стеснялся — и к нему!
— Так и сказал? — удивился Чернов.
— Да…
— Тогда живем!
— Да есть пока, зачем волноваться, — ответил Ояр.
— Кто с дороги — не мельтешите на кухне, отдыхайте, мы сами, — крикнул Машкин из коридора, где он разделывал мясо.
Христофор Кучин быстро развязал свой спальный мешок, бросил его на голые пружины койки и тут же лег, блаженно вытянув ноте. Где бы он ни находился, если была свободная койка или спальник, он никогда не упускал случая прилечь, справедливо полагая, что лежать лучше, чем стоять или сидеть.
— Люблю, грешным делом, отдохнуть, — иногда объяснял он. — Это у меня болезнь такая, хроник я. Видать, наследственное — отец любил храпака задавать. — И тут же засыпал.
Насчет отца он наверняка придумал, полагая наследственную связь уважительной причиной.
Христофор любил комфорт, изысканный стол, хорошие костюмы и галстуки, негу и лень, но не так уж часто доводилось ему сибаритствовать, и он мгновенно преображался на работе — то есть в тундре, в снегах или на таежной реке. Тут он довольствовался (причем не испытывая особых неудобств) сном на сырой земле, у костра, завтраком из остатков вчерашней ухи, сухарем и бычком сигареты.