Производственная авария представляет собой частный и локальный акт разрушения, причем непреднамеренного и неизбежного, хотя каждая отдельная авария истолковывается как случай, который можно было предотвратить.[15] Поэтому авария дает лишь слабое представление о том, каких разрушений можно достичь, используя в военных целях эту близкую к совершенству технику и планомерно применяя ее как средство разрушения. Техника не препятствует такому использованию, она готова стать послушным орудием разрушения, так как преисполнена разрушительных сил. Все более тесная связь между техникой и организуемой государством войной становится понятной, если уяснить себе взаимосвязь механических и стихийных явлений. Продолжая развивать механику, техника не только умножает громадные запасы сил, послушных рациональному мышлению и работающих на него как верные слуги, с их помощью она не только создает новую организацию труда, которая регулирует производство и потребление, но одновременно она аккумулирует и силы разрушения, которые со страшной мощью обрушиваются на человека, причем это происходит с тем большим размахом, чем ближе технический прогресс подходит к своей завершающей стадии. Если мы хотим изучить взаимодействие механического и стихийного, то нигде не узнаем об этом так много, как в зоне битвы материалов. Признаться, во время первого сражения во Фландрии (июль 1917 года) самое большое впечатление на меня произвело не столько зрелище смерти и разрушения, сколько то, как преобразилась вся местность под действием механических средств. Без сомнения, в былых сражениях, например в битве при Каннах, на меньшем пространстве громоздились более впечатляющие кучи человеческих и конских трупов. Во Фландрии сражение шло на большом пространстве; войска на нем рассредоточились и так хорошо укрылись, что местность казалась безлюдной. Обстрел, не прекращавшийся несколько недель, превратил ее в лунный ландшафт, усеянный кратерами, — их вулканическое происхождение ни у кого не вызвало бы сомнений. Трудно было бы отыскать там предмет, не искореженный самым невероятным образом. Повсюду валялась развороченная и разбитая на части техника, фантастически скрученная и разодранная; самолеты, автомобили, повозки, кухни превратились в груды металлического лома, из которого торчали железные штанги и искромсанные куски листовой стали. Эта деформация технической аппаратуры — и деформация человеческого тела, которая была с ней связана, — соответствовала такой технической организации, при которой в аппаратах заключено много подавленных стихийных сил. Найдется немало людей, которые считают такие разрушения бессмысленными и необъяснимыми, потому что не улавливают соответствующих взаимосвязей. А между тем они могли бы наблюдать такие же деформации при любой производственной аварии. Они не замечают, как с развитием техники возрастает мощность деформирующих сил, как все чаще дают о себе знать такие процессы, когда что-то лопается и взрывается.
Теперь мы понимаем, что существуют зоны опасности, которые можно разграничить по степени потенциальных разрушений. Там, где взаимодействие механических и стихийных сил наиболее заметно, где технический прогресс достиг наивысшей степени, то есть в районах крупных городов, заводов, промышленных предприятий, сосредоточенных на небольшой территории, располагается зона, в которой разрушения должны привести к наиболее значительным последствиям. Эта зона располагается там, где организация труда привела к наибольшей плотности населения, где искусственное скопление людских масс достигает самых значительных величин. Разрушения же в первую очередь представляют собой угрозу для масс. Это видно хотя бы из того, какие средства стали использоваться для военных действий — средства, которые представляют собой столь высокие достижения технического прогресса, что становятся оружием массого поражения. Эти новые средства, такие как, например, ядовитые газы, отличаются фатальным сходством со средствами для уничтожения клопов. Характерный признак этих средств заключается в стремлении придать им как можно более широкое пространственное действие, их эффективность проявляется тогда, когда они применяются в местах большого скопления человеческих масс.
15
Для экономической мысли, претендующей на автономность, характерно превращение всех теологических и философских учений о несвободе воли и всех теорий о предопределении и предначертанности в экономические теории среды, причем она так поверхностно подходит к рассматриваемому явлению, что изображает эту среду, от которой, согласно ее положениям, зависит человек, как нечто от него не зависящее, за что он не несет никакой ответственности. Техник придерживается гораздо более строгой каузальности, для него существует чистая механика, законам которой в его понимании подчиняется претендующая на независимость экономическая теория. Вместо пестрого разнообразия теорий, которые по-разному трактуют среду, для него характерна позиция «строгой объективности», согласно которой все процессы можно представить в виде ряда бесконечных причинно-следственных цепочек. Для Техника производственная авария представляет собой предотвратимое явление, так как он усматривает в ней лишь функциональный сбой.