В его теперешнем мире не было ни опасных приключений, ни встреч с удивительными существами, ни сильных чувств, будь то радость или боль. Жизнь напоминала спокойную реку, которая течет по равнине: завтраки, обеды, ужины, праздничные пиры, танцы, развлечения, фрукты, кувшины, полные вина. Из мирной картины выбивалось только одно существо - Нориэль. Со Жрецом происходило что-то странное. Сначала это заметил Эрфиан, близко общавшийся и с ним, и с Царсиной, а потом и остальные.
Нориэль все чаще высказывался на советах, больше не заикался и не думал краснеть - улыбался и вел себя так, будто уже стал Жрецом. У него изменилась походка, он держал спину ровно, расправлял плечи, и теперь все видели, что он почти на голову выше отца. На праздниках он без стеснения отплясывал возле костра в компании молодых эльфиек и беззастенчиво улыбался им. Как-то раз Эрфиан, возвращавшийся из леса на рассвете после ночной прогулки, увидел Нориэля в компании нескольких воинов и открыл рот от удивления: Жрец управлялся с парными клинками так, что позавидовал бы любой.
Царсина наблюдала за происходящим с загадочной улыбкой. За это время она успела выносить еще одного ребенка от неизвестного воина, которого отдали в семью Хлои, служанки Жрицы. Мальчик, нареченный Деоном, быстро научился ходить и говорить, и, когда он встретил шестую весну, первый воин Хаддат взял его в ученики. Эрфиан наблюдал за малышом не без любопытства. До него темного эльфа со странной внешностью он видел только в зеркале: у Деона были серебряные волосы и ореховые глаза.
Жизнь, в которую закралось счастье, закончилась в тот вечер, когда один из первых воинов принес матери Эрфиана медальон ее мужа и сказал, что он больше не вернется домой.
Айша и Агар проплакали до утра, а потом тихо ушли в тот угол шатра, где спали в детстве, и задремали, крепко обнявшись. Мать сидела, прижав к лицу плащ отца, и за всю ночь не произнесла ни слова. Эрфиан впервые увидел ее слезы - она не рыдала и не всхлипывала, они просто катились по ее щекам и падали на грубую ткань плаща. Он знал, что должен что-то сказать, чувствовал ее боль, как и тогда, в тот день, когда сообщил о своем уходе, но и понятия не имел, что нужно сделать или сказать.
Утром мать ушла, а под вечер вернулась. Сестры уже проснулись, и она сказала им всем, что не хочет оставаться в деревне. Уйти искать - так говорили вампиры и высшие эльфы. Они отправлялись в путешествие и однажды засыпали навсегда, а потом превращались в серебристую пыль. Ни Айша, ни Агар, ни Эрфиан не сказали ни слова. Они понимали, что мать решения не изменит, а уговоры причинят ей лишнюю боль.
Жизнь шла своим чередом, солнце и луна совершали привычный круг, но пиры и праздники больше не казались беззаботными и веселыми, а бесконечные разговоры о войне, человеческих племенах и вампирах, когда-то приводившие в восторг, нагоняли тоску. Эрфиан чувствовал себя деревом, у которого отобрали корни. Царсина повторяла, что потери нужно оплакивать. Воины знают, каково это - терять друзей и родных. Слезы - это не слабость, говорила Жрица. В них мы черпаем силу для того, чтобы двигаться дальше, с их помощью мы отпускаем прошлое. Временами Эрфиану мучительно хотелось плакать, но глаза оставались сухими. Ощущение, с которым он научился жить с момента смерти отца, было не тоской и не болью, а пустотой. Что-то внутри подсказывало ему, что эту пустоту не заполнит и целое море слез.
***
В воздухе разились трели ночной птицы. Эрфиан посмотрел на кубок с травяной настойкой и устало провел рукой по глазам. Последние несколько ночей его мучила бессонница, от нее не помогали даже чудодейственные вина, рецепты которых рассказала ему Нави. Голова болела, не переставая, подниматься с постели с каждым днем было все мучительнее. Он мог снова позвать Ноэ, которая никуда не ушла, а сидит в своем шатре и ждет, что он придет с «прощением» и подарком, мог позвать служанку, юную эльфийку, поговорить с ней и попросить ее расчесать ему волосы. Но не хотелось ни первого, ни второго.