Егору Исаеву
Не за стеною монастырской
Микула сошку мастерил,
А на равнине богатырской,
Где ворон каркал и парил.
Бесхитростен был сельский витязь,
Он черный хлебушек кусал.
Он валунам сказал: — Подвиньтесь! —
Да приналёг и сдвинул сам.
И все дела! И конь саврасый
Борзо пошел по борозде.
Без норова, без разногласий,
Отлично знал он, в чьей узде.
И затяжёлила земелька,
Глянь — и налился колосок.
И вот уже дурак Емелька
На печку русскую залег.
Сказал: — А ну, лети, родная! —
И полетела печь, как пух.
Не печь — кибитка удалая,
А в ней огонь и русский дух.
Жалейки, дудки и свирелки,
Все появилось на Руси.
И гусли, и игра горелки,
И бабы царственной красы.
Стоял Микула и не верил,
Что столько жизни от сохи.
Хмелел и целовал деревья,
Случалось, даже пел стихи!
В нем пахарь уживался с воином,
Покоя не было кругом.
Он с пашней управлялся вовремя
И вовремя кончал с врагом.
Друг! Не хвались, что ты из Тулы,
Что ты механик и Левша!
Ты от сохи и от Микулы,
Ты Селянинова душа!
‹16 ноября 1972 г.›
БОГДАН ИСТРУ{26}
(Род. в 1914 г.)
С молдавского
* * *
Вскормлен я землей отеческой,
Словно дуб с глубокими корнями.
Силы нет такой, что вырвала б
Из земли меня, свалив ветрами.
Песни мира я по капельке
Собираю бережно и верно,
Чтобы с братьями и сестрами
Поделиться ими откровенно.
Пусть слова мои не мечутся,
Словно необъезженные кони,
Пусть бурлит в них изобильная
Радость родины в весеннем звоне.
Пусть звучат в них гулы тракторов,
Песни трактористов загорелых,
Пусть качаются в них шелесты
Золотистых нив,
Колосьев зрелых.
Пусть девчата, парни шепчут их
В час, когда, известно, третий лишний,
В час, когда у них в свидетелях
Только звезды, родники да вишни.
Вскормлен я землей отеческой.
Из ее груди живые соки
По стволу стиха вздымаются,
И крепчают ветви, крепнут строки.
Но порой в мой голос праздничный
Ноты вкрадываются иные.
Вижу кровь на нивах родины,
Лица, не забытые и ныне.
Люди те, в лаптях и рубище,
Как солдаты, спят в сырой земле,
Их борьба и их страдания
Будут жить в веках, живут во мне.
Мысль о них как вдохновение:
К делу — от зари и до зари.
Над межой склоняюсь низко я,
Подношу к губам комок земли.
Эту землю кладом сделаем,
Свой святой прокладывая путь.
Умерших лицом к грядущему,
Предков наших можно ль обмануть!
‹1956›
ПОДСОЛНУХ
Зовется подсолнухом потому,
Что очень уж нравится солнце ему.
Влюбился и смотрит себе против света.
А солнышко шепчет: расти, хорошей!
Он, слушая это, смеется все лето.
Поэтому рот у него — до ушей.
‹1957›
ДАЛИ ЗОВУТ
Туда, где ива, голову склонив,
Полощет волосы в прозрачных струях,
Где речка, затерявшись среди нив,
Лениво ветки хмурые целует,
Туда, где Реут, обретя покой,
У камышей смирил свое теченье
И, как солдат, шагавший день-деньской,
Забылся на какое-то мгновенье,
Туда, где клятва первая не раз
Желанным поцелуем завершалась,
Где россыпь звездная в полночный час
Кантатой соловьиной оглашалась,
Туда, где ночь, поэзией дыша,
Пленяет нас, приковывая взоры,
Где так и рвется на заре душа
На ширь полей, гудящих от моторов,
Где на простор кормилицы земли
Народ выходит, край обогащая,
Где люди руки дружные сплели,
Мечты столетий в явь преображая, —
Туда, туда всегда меня зовет
Моя душа, к знакомой с детства дали,
К тем берегам, где у прозрачных вод
Мои былые годы пролетали.
Хочу услышать вновь простую речь,
Увидеть пляски земляков веселых,
В труде сумевших счастье уберечь.
Хочу девичьи песни слушать в селах.
И нет минуты, нет такого дня,
Когда бы я не вспоминал об этом,
Когда бы не влекла любовь меня
К знакомым далям, сердцем всем воспетым.
С любовью этой засыпаю я,
И с ней же утро новое встречаю,
Она всегда советчица моя,
Свои поступки ею измеряю.
Вот потому, пройдя немалый путь
И возвратясь к домашнему порогу,
Меня совсем не тянет отдохнуть.
Я вновь готов отправиться в дорогу.
‹1960›
АЛИМ КЕШОКОВ{27}
(Род. в 1914 г.)
С кабардинского
ПОЭТ СО СВОЕЮ ПОСАДКОЙ В СЕДЛЕ
Для вечности год не длиннее мгновенья.
Высокие звезды склонились к земле.
Я знаю: имеет лишь дату рожденья
Поэт со своею посадкой в седле.
И, может, надежнее всех амулетов,
Мерцая в просторе ночном досветла,
Даруют спасение звезды поэтов
От женской измены и черного зла.
Алеет на облаке отсвет заката,
Толпятся вершины в сиреневой мгле.
А вдруг про меня они скажут когда-то:
«Поэт со своею посадкой в седле».
Но чтобы дать волю подобному чуду,
И жизни не хватит, и слабы крыла.
А вдруг даровать я спасение буду
От женской измены и черного зла.