Читать онлайн "Советская поэзия. Том второй" - Коллектив авторов - RuLit

Я трижды побеждал судьбу, Я трижды, вытянувши руки, Лежал в постели, как в гробу. Я знаю, что такое муки. Чуть слышный сердца перестук… Болезнь крестами отмечала Все сбои ритма — вехи мук, Она почти погостом стала. Я умирал и воскресал, Очнувшись, молча ставил точку И смерти под ноги бросал За костью кость — за ночью ночку. Потом, зимы осилив тьму, Я встал, весны услышал звуки. Они всегда слышней тому, Кто знает, что такое муки. Не горько и в гробу лежать, Когда иссякли силы в теле, А горько, если мир опять Застонет в смертной той постели. Вкруг солнца снова я лечу В сплошном вращении событий. Я самого себя хочу Продолжить на земной орбите. Еще один, другой виток… Кружись по правилам науки, Земля — любви моей исток! Я знаю, что такое муки. Рожденный заново на свет, Я палкой, непривычно робок, Нащупывая нити тропок, Пишу тревожный свой завет. Пишу: «Не для того, поверьте, Я встал, чтоб тлением дышать, А для того, чтобы опять Следить за происками смерти». Пишу, свидетель многих бед, Сиротских слез, войны, разлуки, — Да будет счастлив белый свет! Я знаю, что такое муки.

Заглох тот дом, что был моим гнездом, Что вывел в мир и радость и беду мою. Не вечно все под месяца серпом, Хоть вовсе и не жнет он… Так я думаю, Шагая по проселку с посошком. Мой след, полсотни лет тому назад Друживший с тропкой школьною, беспечною, Зарос травой зеленой… И, конечно, я Не попрекну траву. Она, сердечная, Тут ни при чем. Я травам с детства рад. Электростанция над речкой синею С былою мощью в сорок киловатт Не светит больше. Годы так летят, Что, кроме мачт высоковольтной линии, В ее судьбе никто не виноват. Комбайн — властитель в мире полевом — Привел серпы к полнейшей непригодности. Не вечно все. Хоть конь и полон гордости, Но ведь и он во власти безысходности — Вчерашний всадник нынче за рулем. Все изменилось — луг мой, лес мой лиственный, Старею я. Здесь нет вины ничьей. Так пусть плывет над местностью моей Серп месяца, — давно уж не таинственный! — Единственный на жатве наших дней.

Мне снился сон: по травам запыленным бродил мой сын, и рвал мой сын цветы. Шумели тучи в небе полуденном, как в паводок плывущие плоты. И дождь свистел сквозь молнии кривые: тяжелый, электрический, степной. Зловещи были стрелы огневые над узкою младенческой спиной! Такое вдруг желание настало — бежать за ним, бежать всю даль пути и от грозы — во что бы то ни стало — испуганного мальчика спасти… Но что это? Дороги прояснились: ни ветра, ни метели дождевой… Я спал в снегу. И мне фиалки снились. И милый сын. И домик под Москвой. Неясное душевное томленье щемило сердце сонное. И я открыл глаза. Свинцовая струя свистит вдоль штыкового острия: идет в атаку третье отделенье!

Роса еще дремала на лафете, когда под громом дрогнул Измаил. Трубач полка — у штаба — на рассвете в холодный горн тревогу затрубил. Набата звук, кинжальный, резкий, плотный, летел к Одессе, за Троянов Вал, как будто он не гарнизон пехотный, а всю Россию к бою поднимал!

Усталая, но гордая осанка. И узелок дорожный за спиной. Гадала мне гречанка-сербиянка в Саратове на пристани речной. Позвякивали бедные мониста на запыленном рубище ее. Она лгала. Но выходило чисто, я слушал про свое житье-бытье. И делал вид, что понимаю много, хотя она мне верила с трудом. Тут было все: и дальняя дорога, и беспокойство, и казенный дом, тут были встречи, слезы и свиданья, и радости, и горечь женских мук, — все, без чего немыслимо гаданье в такие дни на пристанях разлук. Во всем я видел правды очень мало. Что слезы — ложь, что встречи — соврала, а то, что буду жив, — она узнала, и что домой вернусь, — права была.