Он сел около стола, заваленного материалами для очередного номера, и коротко сказал мне, что возвращается из госпиталя на Ленинградский фронт и хотел бы показать мне стихи. После этого он достал из полевой сумки тетрадь и стал читать. Это были выношенные, выстраданные, выползанные под вражьим огнем лирические строки, в которых свое переплеталось с общим и наоборот: общее приводило к своему, личному. Стихи были молодые, ломкие, в них еще отчетливо были видны следы юношеской начитанности автора, частенько лирическую ткань прерывала привычная в предвоенные годы риторическая велеречивость. То есть все было так, как бывает с первыми тетрадями начинающих поэтов. Но сквозь шелуху привычных слабостей пробивались оригинальный, неповторимый голос будущего таланта и сильная, мужественная человеческая душа.
Часа два мы просидели с Георгием, толкуя о его стихах, о поэзии, о том трудном времени, которое выпало нам на долю. Ни о чем не попросив, Георгий встал, пожал мне руку, поблагодарил и оставил тетрадь на тот случай, чтобы, если мы будем издавать сборник произведений начинающих фронтовиков, включить в него кое-что из прочитанного.
Лейтенант Суворов ушел, и через каких-нибудь несколько месяцев смерть настигла его в болотах Ленинградского фронта. Тетрадь осталась где-то в архивах редакции.
Имена. Имена. Имена. Один за другим возникают в моей памяти ленинградец Юрий Инге и мой товарищ по корреспондентству в «Красной звезде», фронтовой газетчик Леонид Вилкомир. Не могу я забыть и славного героя татарского народа Мусу Джалиля, которого я знал до войны и с которым случайно встретился, когда он отправлялся на фронт, чтобы возвратиться в память народа человеком-легендой, как Юлиус Фучик, как Габриель Пери.
Одно имя за другим… И каждое звучит знакомыми по живому голосу интонациями стиха. И большинство очерчивается в памяти живым своим обликом — все молодые, талантливые, жадные до жизни, преданные родине и поэзии.
Литература — зеркало народной жизни. Война затянула в свой огненный водоворот все народы Советского Союза. И представители поэзии всех братских народов приняли участие в войне штыком или пером. И в общих братских могилах воинов-героев, рядом с русскими поэтами Уткиным, Алтаузеном, Стрельченко, Лапиным и другими, покоятся украинцы Гаврилюк, Герасименко, Шпак, белорус Сурначев, литовец Монтвила, еврей Росин, татары Джалиль и Карим, грузин Геловани, абхазец Квициниа, армянин Гурян, кабардинец Шогенцуков, осетин Калоев…
Советские женщины на полях Великой Отечественной войны делили со своими отцами, мужьями и братьями тяготы и славу военного подвига. Немало талантливых поэтесс пришли в поэзию из пламени войны. И в братских могилах тех, кому не суждено было дожить до Дня Победы, покоятся героини — Елена Ширман, Варвара Наумова.
Пусть далеко не все предлагаемое вниманию читателя в этом мемориальном сборнике блещет совершенством отделки, ведь авторы были в подавляющем большинстве еще так молоды, что не смогли постигнуть и освоить все тайны поэтического мастерства, — написанное ими вливается в многоголосый хор многонациональной поэзии военных лет, по праву считавшей себя выразительницей мыслей и надежд народа-победителя.
Глубокий, ненаигранный оптимизм при неприглушенном звучании трагических нот сердце читателя чувствует и в предсмертной лирике моабитского узника Мусы Джалиля, и в «Завещании» одного из неизвестных авторов тетради, найденной на развалинах концлагеря Заксенхаузен:
Пусть наивны и безыскусны эти строки. Они написаны человеком, уже заглянувшим в пустые глаза смерти. И мороз по коже проходит от сознания того, что писал их человек, очевидно только что начинавший жить, не унизившийся до жалобы на свою раннюю гибель. И горделивое чувство охватывает вас, когда вы читаете строки из другого стихотворения той же тетради:
Пусть смерть на фронте или в петле на гитлеровском эшафоте помешала авторам стихов этого сборника вернуться на родину, чтобы вместе со своим народом-победителем слушать шум родных лесов, глядеться в голубые зеркала рек и продолжать идти тропой их отцов — огненной тропой великой революции, потрясшей мир до основания. Они не умерли, эти юноши и девушки, оставившие в дар народу цветы своей души — свою честную, искреннюю, мужественную лирику. И то, за что они умерли, воскресило их в сегодняшних героических трудовых подвигах народов, строящих мир всеобщего счастья — коммунизм.
Это о них, авторах этой книги, в чьих строках пульсировало сердце воюющего народа, слышал я в начале войны из уст одного начинающего солдатского поэта простые, как гвозди, стихи:
Ал. Сурков
ПОЭЗИЯ ПОДВИГА И ПОДВИГ ПОЭЗИИ
Признак, по которому авторы сборника «Советские поэты, павшие на Великой Отечественной войне», сведены под одну обложку, — биографический, точнее — признак завершения биографии. Поэты, чьи произведения представлены в сборнике, погибли в годы Великой Отечественной войны. Они пали в яростных приграничных схватках, в боях под Москвой и Сталинградом, в сражениях на Курской дуге и на Днепре, в небе над Будапештом и Берлином. Одни приняли смерть, прорываясь из окружения, другие — в гестаповских застенках и бараках лагерей для военнопленных, третьи — на явочных квартирах подпольщиков, четвертые — при выполнении партизанских заданий. Люди разных возрастов и языков, разной меры таланта, признанные поэты и начинающие стихотворцы — все они объединены судьбой бойцов в пору самых тяжких народных бедствий.
Здесь факт единичной биографии становится фактом общественно-литературным, в немалой степени характеризующим поэтическое творчество определенного исторического периода. В этом факте заключена неотразимая сила личного подтверждения идейно-эстетического идеала, которому посвящал, которому отдавал свою жизнь и свое перо поэт. Фронтовым творчеством и фронтовой судьбой каждый стихотворец доказывал верность идеалу своей поэзии. Поэтическое слово не ведало разлада с жизнью. Оно подтверждалось последним подвигом поэта, закрепленным скупой строкой похоронного извещения: «Пал смертью храбрых…»