И, главное ведь, так обыденно, так тускло звучит этот рассказ. Мне – противно. Спрашиваю его:
– А не противно было – вот так? – а вместо ответа вижу искреннее, совершенно искреннее удивление во взгляде – а потом слышу:
– Да ты чо, в натуре? Чё такого-то? Все так делали! У моего шефа – вон, даже в кабинете диванчик стоял специальный, для таких случаев! Знал бы ты, каких начальниц шеф на нём шеркал!… Тогда же в моде хрусталь был, сервиз "Мадонна" всякий! Всем надо эту "Мадонну", все к нему идут – и из райкома, и из райисполкома. А чего такого-то? Шефу – в кайф, бабёнкам этим – тоже в кайф. А мы чем хуже?… Мне тоже надо и заработать малехо – у меня ж семья, ребёнок – и кайф мужицкий словить охота! Чего такого-то? Все ж так делали…
…А этот рассказ я услышал в своё время от одного бывшего сотрудника органов внутренних дел, бывшего милиционера, а ныне – пенсионера. Этот рассказ я всегда вспоминаю, когда слышу дежурную фразу Семёна Васильевича о том, что "…в совецком союзе любой участковый мог привлечь проститутку к уголовной ответственности". Рассказ этот, как ни странно, подтверждает тезис Семёна Васильевича относительно того, что "…любой участковый мог…": мог-то – мог, да только предпочитал решать вопрос путём "профилактики".
Как эта "профилактика" осуществлялась?… А вы разве не догадались? Тогда слушайте…
– …Добровольных помощников из числа общественности в ту пору у милиции хватало, – начинает свой рассказ Его Милицейское Превосходительство, – и вот, поступает к нам анонимный сигнал: так, мол, и так, по такому-то адресу проживает такая-то молодая гражданка, не замужняя – и ведёт эта гражданка беспорядочную половую жизнь: в позапрошлом месяце к ней один мужик ходил, в прошлом месяце – уже другой, а сейчас – вообще, какой-то третий… Заявление, понятное дело, участковому спускают – мне, то есть: проверь, мол…
Его Милицейское Превосходительство с видом знатока отхлёбывает коньяк из рюмочки, затягивается сигаретой – и продолжает:
– Ну, иду, значит, вечером по адресу. Дверь открывает молодая девка – вся в соку – а я прохожу, представляюсь: так, мол, и так, гражданочка – поступил на вас сигнал, что устроили из квартиры, извиняюсь, бордель, мужиков к себе поваживаете… Непорядок! Вы же – комсомолка?… Что делать-то будем? На работу сообщать? Вы, кстати, где работаете?…
Я вижу, что Его Милицейскому Благородию доставляет немалое удовольствие пересказывать эту историю; за долгие годы работы в "органах" у него уже выработались некоторые садистические черты – и сейчас, вспоминая, как тридцать лет назад он "ломал" молоденькую продавщицу, он испытывает удовольствие, сродни сексуальному:
– Она, конечно же, по началу вспылила, ерепениться начала: мол, моя личная жизнь никого не касается, и всё такое!… А я ей спокойненько так говорю: нет уж, голуба – твоя личная жизнь нас всех ещё как касается! Государство тебе, дурёхе, навстречу пошло, квартиру предоставило – а ты? Какой ты пример подаёшь подрастающему поколению? Твоё поведение – это оскорбление нашей социалистической нравственности и морали! Ты что – западной заразы нахваталась? То-то, я смотрю: плакатики какие-то у тебя тут висят, иконы всякие… Ты, может быть, ещё и боговерующая? (от этого слова – "боговерующая" – меня даже на стуле подбросило – Р. Д.)
– Короче, – продолжает Его Милицейское Благородие, – довёл я её: будем, говорю, подавать документы на выселение тебя с жилплощади, раз ты такая б**дь боговерующая! А твоего хахаля дружинники у подъезда выловят – или, устроим засаду у подъезда, да прямо здесь вас и накроем! – отставной милицейский полковник смеётся, – она, конечно же, в слёзы ударилась, ревёт сидит… Ну, тут я ей и говорю: ладно, мол, дурочка! вижу, что вину свою ты осознала – посмотрим, как дальше себя вести будешь. Не буду пока этому делу ход давать – но и ты у меня смотри!… Она аж просияла вся: благодарит меня, говорит, чтобы я к ней в магазин, если чего надо, всегда приходил – она мне всё достанет… Ну, а я тут пуговку на рубашке расстёгиваю, да и говорю ей: " – Ладно, ладно! А чего это мы просто так-то сидим? Чаем бы, что ли, гостя напоила?…" – а сам гляжу туда, где у неё халатик на груди запахнут… Она засуетилась, кофе мне налила, подаёт – а я её за руку беру, к себе, значит, притягиваю – ну, и…
Ну, и…
Его Милицейское Благородие пьёт коньяк, затягивается сигаретой; воспоминания возбудили его – и он опять чувствует себя двадцатипятилетним самцом, лейтенантом-участковым, который может, имеет право запугивать, вторгаться в чужой приват и интим, вламываться с командой дружинников в любую спальню – и проверять, есть ли штамп о браке в паспортах тех, кого он застал за "этим делом". Товарищу полковнику очень приятственно вспоминать свою молодость – и ту продавщицу, которую он, используя своё служебное положение, используя угрозы и шантаж, завалил на её же диванчик, ему тоже очень приятственно вспоминать: "Возвращайся в Ысысысэр, товарисч!"…
Рассказами отставного милицейского полковника про облавы на проституток у "Интуриста" и про "все ночи, полные огня" в далёкие семидесятые-восьмидесятые годы прошлого века я сыт по горло. Рассказы таксистов, барменов, врачей, фарцовщиков, продавцов, разных коммунальных чиновников, комсомольских "освобождённых" секретарей и прочих матросов совецкого торгового флота про то, как за флакон духов, за пачку сигарет, за баранье стегно или за пару банок шпрот, за авоську апельсинов, за путёвку для ребёнка в пионерский лагерь, за хрустальную вазу, за джинсы и кроссовки, и просто – за то, чтобы "ничего не было" они брали, брали, брали несчастных девчонок, я наслушался изрядно. Наслушался я и других воспоминаний: бесстыдных воспоминаний чиновниц, продавщиц, учительниц, преподавательниц ВУЗов, предпринимательниц, стюардесс – и ещё многих, многих и многих "успешных российских женщин" о том, как они что-то "доставали", о чём-то договаривались, получали дипломы с отличием, добивались "тёплого" места и делали карьеру, вовремя переспав, с кем надо и где надо… Об этом рассказывают, не стесняясь – правда, вещи своими именами не называют, стараются обходить конкретику: "ну, вы понимаете… все мы – взрослые люди… ну, а Иван Иваныч был мужчина видный, и от него зависело моё распределение – ну, и… я получила нужное распределение…"
Не знаю, кому – как, а мне, в связи со всеми этими дифицитно-карьерно-сексуальными историями, вспоминается (может быть, и не совсем по теме нашего сегодняшнего разговора – но, всё же) цитата из статьи русского эмигрантского публициста, проф. Ивана Ильина:
"…Откуда известно, что каждый глупец способен разбираться в государственных делах? Как можно назначить безвольного пролазу – полководцем? Может ли человек с горизонтом трейд-юниониста управлять империей? Почему не сажают слепого за микроскоп? Годится ли безбожный неуч в священники?… Каких детей воспитает развратная гувернантка?…К каким политическим выборам способен продажный, застращённый, изголодавшийся народ?"
И, подхватывая мысль профессора Ильина, задам ещё один вопрос: о каком таком нравственном климате можно говорить в обществе, члены которого за десятилетия совецкой власти привыкли решать все свои вопросы – от приобретения туалетной бумаги и до назначения на должность – через "отдаться"? Действительно, о каком?…
P.S. Ну, и насчёт "прекрасного совецкого прошлого". Ничего там такого уж "распрекрасного" не было, и никакой такой "высокой морали и нравственности" – а было обычное ханжество и лицемерие. А гордиться ханжеством и лицемерием могут только лишь ханжи, лицемеры – да персонажи, вроде тех, о которых я рассказал выше.