Два самолета «Кондор» с германской дипломатической миссией прибыли в Москву не в 13 часов дня, как намечалось, а несколько позже. Причиной тому явился неожиданный их обстрел советскими приграничными зенитками (пограничники не были предупреждены о мирном характере перелета границы чужими самолетами с крестами на борту), в результате чего немецким летчикам пришлось немало поманеврировать, уклоняясь от губительного огня. Прибывшую делегацию встречали заместитель наркома иностранных дел В. П. Потемкин и заведующий протокольным отделом Н. И. Барков. Как и полагается в таких случаях, в аэропорту были вывешены государственные флаги (принимавшая сторона не имела даже приличного флага с изображением свастики – его срочно доставляли с киностудии «Мосфильм», где в течение многих лет снимались антифашистские фильмы), выстроен почетный караул, исполнен фашистский гимн (оркестранты разучили его в срочном порядке) и «Интернационал». После обмена приветственными речами дипломатическая миссия перешла под патронаж посла Шуленбурга. По соображениям безопасности рейхсминистр был доставлен в германское посольство в бронированном автомобиле Сталина. Вся делегация разместилась в здании бывшего австрийского посольства, которое со времен «аншлюса» стало придатком немецкого представительства: его фасад выходил на прекрасный отель, отданный в распоряжение англо-французской военной миссии с самого начала переговоров в Москве.
После импровизированного обеда на скорую руку, Риббентроп начал тут же готовиться к встрече в Кремле: послу не было известно, кто будет вести переговоры – Молотов или сам Сталин, – что не мало раздражало рейхсминистра. С нескрываемым нетерпением он велел послу сообщить в Кремль, что не менее чем через 24 часа его с докладом ждет фюрер в Берлине. Настойчивость гитлеровского эмиссара, как и предполагалось, сработала в нужном направлении: в 3 часа 30 минут Риббентроп, Шуленбург и переводчик Шмидт были приняты в кабинете Сталина. Кроме самого «хозяина» там находились двое – Молотов и переводчик В. Павлов Несомненно, что личное присутствие Сталина обескураживающе подействовало на германскую сторону'. Оно, несомненно, свидетельствовало о серьезности намерений советского руководства.
Первая встреча продолжалась до 18.30, Во время переговоров Риббентроп старался внушить своим собеседникам мысль о том, что фюрер искренне стремится «поставить советско-германские отношения на новую основу и на длительный срок добиться соглашений во всех областях». В свою очередь Сталин, говоривший, по воспоминаниям Шуленбурга, «коротко, выразительно и немногословно» подчеркнул также желание советской стороны достичь наиболее полного взаимопонимания с Германией.
Итогом состоявшегося обмена мнениями явилась констатация обоюдной готовности заключить совместный пакт о ненападении. Польский вопрос обсуждался в деликатно ненавязчивой форме. Причем, рейхсминистр несколько раз нарочито подчеркнул, что Гитлер сделает все возможное, чтобы «мирным путем урегулировать ситуацию с Польшей и все связанные с этим трудности». Однако на всякий случай было оговорено, что если паче чаяния возникнет германо-польский конфликт, «должна быть согласована демаркационная линия». Если следовать директивам Гитлера, она должна была быть нанесена на карту и проходить вдоль рек Писса, Буг, Нарев и Сан. В рамках германо-советских интересов обсуждалась также и демаркационная линия в Прибалтике. В последнем случае Сталин настаивал на передаче СССР незамерзающих портов Любавы и Виндавы, на что германская сторона ответила согласием обстоятельно обдумать этот вопрос в самом ближайшем будущем.
Вернувшись с первой кремлевской встречи «очень удовлетворенным» и оптимистично настроенным, что «дело наверняка завершиться заключением желанных для Германии соглашений», Иохим фон Риббентроп в 20.05 вечера отстучал в Берлин следующую депешу с пометкой «Срочно!»: «Пожалуйста, немедленно сообщите Фюреру, что первая трехчасовая встреча со Сталиным и Молотовым только что закончилась. Во время обсуждения, которое проходило положительно в нашем духе, сверх того обсуждалось, что последним препятствием к окончательному решению является требование русских к нам признать порты Любава (Лиепая) и Виндава (Вентспилс) входящими в их сферу влияния. Я буду признателен за подтверждение до 20 часов по германскому времени согласия Фюрера. Подписание секретного протокола о взаимном разграничении сфер влияния во всей восточной зоне, на которое я дал свое принципиальное согласие, обсуждается».
Полученный по телеграфу скромный ответ Гитлера гласил: «Да, согласен». Этот великодушный шаг, в котором явственно просматривалась дополнительная уступка Кремлю в части важной в стратегическом отношении Латвии, побудили внимательных политических наблюдателей сделать вывод о том, что Гитлер наверняка планирует в скором времени вернуть себе эти территории военным путем, Риббентроп в полной мере оценил возможный эффект вразумительного ответа фюрера. В приподнятом настроении он вместе с Шуленбургом и руководителем правового отдела доктором Гаусом снова направился на встречу к Молотову.
Второй раунд переговоров начался в 22 часа. С советской стороны, как и на предыдущей встрече, присутствовали те же лица: Сталин, Молотов и переводчик Павлов. В самом начале переговоров рейхсминистр уведомил о согласии фюрера передать незамерзающие латвийские порты в сферу интересов СССР. Атмосфера, которая до того была строго официальной и сдержанной, «превратилась в дружественную». Сталин и Молотов при подведении предварительных итогов, что имели место между двумя встречами с германской делегацией, сделали заключение, что немецкие предложения предпочтительнее полу-туманных обещаний англо-французской миссии. Как и предполагал Гитлер, он ослепил советскую сторону заманчивым блеском немецких предложений и «позволил обвести себя вокруг пальца».
Разложив принесенные с собой топографические карты, которые, впрочем, не отличались точностью, рейхсминистр изложил Сталину и Молотову германские предложения относительно предполагаемых договоренностей касательно раздела Польши. Эти предложения обсуждались в последовательности составных частей пакта – договора о ненападении и дополнительного протокола к нему. При обсуждении первого документа никаких разногласий не возникло, поскольку «Гитлер в принципе уже принял советский проект». Единственное, что пришлось убрать с преамбулы проекта, так это одну фразу относительно «дружественного характера германо-русских отношений». Ее отверг сам Сталин, поясняя, что после стольких лет поливания друг друга грязью широкие слои общественности не смогут так быстро воспринять неожиданно возникшие кардинальные перемены. Была зафиксирована общепринятая формула: «руководимые желанием укрепления дел мира между СССР и Германией».
Взаимоприемлемо была согласована и проблема пребывания в Москве военных миссий западных государств: на этот вопрос, как пояснил позже Риббентроп, Сталин ответил, что с ними «вежливо распрощаются». Несколько более серьезным камнем преткновения явился советско-французский договор 1935 года, но и он был преодолен заверением Сталина, что над всем превалируют советские интересы. Риббентроп добивался, чтобы СССР счел этот договор о ненападении утратившим силу. Параллельно он настаивал на удалении из Москвы англо-французских военных миссий, на что Сталин после некоторых колебаний дал свое окончательное согласие. Тем самым для Германии зажигался «зеленый свет» не только для вторжения в Польщу, но и во Францию.
Некоторые дебаты имели место относительно начала действия договора: германская миссия настаивала на «немедленном вступлении его в силу», в то время как советский проект начало действия договора предусматривал лишь после его ратификации. Что же касается сроков ратификации, то проект договора предписывал сделать это в «возможно короткое время». Тем самым советская сторона уступила давлению цейтнота, который испытывала Германия в сфере своего военного планирования.
Молотов и Сталин были единодушны в том, что подписанный договор будет действителен лишь при одновременном подписании особого протокола как органической части самого пакта. Не подлежавший оглашению протокол должен был содержать перечень стран, защиту которых от агрессии совместно гарантировали державы – участницы соглашения, а также мероприятия, которые предстояло совместно предпринять. Ставя свою подпись под дополнительным протоколом, советская сторона тем самым непосредственным образом поддерживала гитлеровские планы на территориально-политическое переустройство Европы, характер, масштабы и последствия которых в то время было даже трудно представить. Дополнительный протокол принял форму отдельного документа, который хотя и имел в преамбуле указание на его причастность к пакту о ненападении, но в тоже время с точки зрения самого содержания и правовых норм не был напрочь связан с последним. В нем лишь указывалось, что подписавшиеся стороны в строго конфиденциальном порядке обсудили вопрос о разграничении сфер обоюдных интересов в Восточной Европе. Изначальная порочность дополнительного протокола состояла в том, что в преамбуле игнорировался порядок, существовавший в Центральной Европе. Обе стороны без тени смущения присваивали себе право покушаться на суверенитет и целостность независимых государств.