Результаты процесса советизации кочевий были фрагментарными и противоречивыми. Кое-что удавалось (например, развитие образовательной и медицинской инфраструктуры в Бурятии и Калмыкии), однако многие цели оказались недостижимыми, особенно на малодоступных для «проникновения» пространствах Казахстана, Туркмении и Киргизии. Усилия по землеустройству в «кочевых» регионах, которые были нацелены на решение межэтнических проблем, не привели к ожидаемым результатам. Передел земли, который бы устроил всех, так и не был осуществлен.
В итоге значительная часть кочевой цивилизации по-прежнему оставалась вне «силового поля» советской власти. Окончательное «подчинение» кочевников государству было достигнуто только в процессе форсированного перевода их на оседлость и коллективизации в 1930-х гг.
Тревожные тенденции в политике властей
Хотя 1920-е гг. в целом характеризовались относительно спокойными взаимоотношениями между властями и кочевниками, тем не менее в политике государства все более и более проявлялись негативные для кочевой цивилизации тенденции.
Во-первых, наряду с «партией ученых», о которой было рассказано ранее в книге, в СССР существовала намного более могущественная «партия власти», которую представляли в основном сотрудники партийных и советских органов. Они фактически безоговорочно выдвигали идеи о ликвидации кочевой цивилизации, которая рассматривалась как «исторический пережиток»438. Видный деятель Советской Калмыкии Х.Б. Канунов воспринимал жизнь кочевников как «однообразную» и «дикую»439. На партийных совещаниях в этом регионе слова «степняк» и «некультурный человек» употреблялись в качестве синонимов440. Писатель Л. Карвин говорил о «губящем нас кочевом быте» и видел единственный выход для калмыцкого народа «в оседлости и европейской культуре»441.
В Бурятии и Киргизии также констатировали «невысокий культурный уровень» и «отсталость коренного населения в кочевых районах». Жизнь кочевника в Казахстане описывали в мрачных тонах: «Постоянные скитания с зимовок на джайляу и обратно; отсутствие элементарных условий в жилище и питании; развитие социально-бытовых болезней». Про туркмен-кочевников говорили такими терминами: «общая отсталость, полнейшая политическая несознательность»442. На Севере и в Сибири кочевой образ жизни рассматривался как «большой тормоз на пути хозяйственного и культурного подъема»443.
Противопоставление оседлой и кочевой цивилизации проявлялось в том, что «оседлые» районы власти называли «культурная полоса» («культполоса»)444. Таким образом, «кочевые» территории автоматически были зачислены в разряд «некультурных».
Власти сравнивали кочевых и оседлых представителей одного и того же этноса в пользу последних – например, хвалили оседлых туркмен Ташаузского округа как «самых мирных и самых культурных»445. Характерное для советского оседлого человека восприятие кочевников было дано в романе И. Ильфа и Е. Петрова «Золотой теленок»446, где противопоставлялись два «азиата» – оседлый, «культурный» японец-фотожурналист и казах-кочевник.
Кочевая цивилизация воспринималась как отсутствие какого бы то ни было развития. Председатель СНК Казахстана У.Д. Исаев фактически приравнивал кочевничество к «отсталости»447. Бурятское население представлялось властям как пребывающее в «инертном состоянии». Положение в туркменских Каракумах «с их кочевым и полукочевым скотоводческим населением» виделось им замершим на «мертвой точке»448.
Широко бытовало мнение о коренных, неразрешимых противоречиях между оседлой и кочевой цивилизациями. Казахский советский деятель К. Коктабаев отмечал фактически как нонсенс одновременное «существование… двух резко отличных друг от друга типов хозяйств: оседлого земледельческо-ското-водческого и полукочевого скотоводческо-земледельческого»449. Заведующий земельным отделом Дальневосточного ревкома Бахарев говорил о «борьбе двух культур: скотоводческой и земледельческой». Цивилизационные отличия между оседлыми и кочевниками, по мнению некоторых чиновников, были намного значимее и сильнее этнических особенностей450.
Партийные и комсомольские деятели подчеркивали, что кочевники не могут вписаться в процесс интеграции страны ввиду их территориальной «разбросанности», изолированности и «отдаленности… от культурно-политических центров»451.
Кочевники, как считали власти, обладали отсталым правосознанием, в связи с чем были не способны воспринять новые, социалистические реалии. Так, в Туркмении было выявлено, что введение советского законодательства равносильно «совершению переворота во всем укладе жизни… скотовода»452. Таким образом, чтобы стать советским человеком, нужно было перестать быть кочевником.