Доехали мы, вышли из машины, осмотрелись.
Яхта уже стояла пришвартованная к берегу, пассажиры давали показания, опера записывали сбивчивые рассказы в блокноты — а редкие пейзане дивились на столичных фраеров: одеты с причудами, говорят с вывертом, все у московских не по-людски. Жители прибрежных деревень спускались по косогору к яхте, прислушивались к разговорам. Какие у них здесь развлечения? Они такого события, может, сто лет не видали, а может, и все двести. Дивились пьяненькие мужички на столичных свидетелей. А свидетели не старались говорить тихо.
— Не могу молчать! — кричала правозащитница Альбина Кац, я узнал ее голос еще за километр. Характерный такой голосок.
Гена тоже узнал голос, втянул голову в плечи, это у него такой привычный жест — когда Гена понимает, что ему надают по шапке на работе за халатность, нераскрытое дело, шум в прессе, он всегда втягивает голову в плечи, старается спрятаться.
— Поднимемся на борт? — предложил Гена без особого энтузиазма, и мы поднялись по сходням на палубу.
— Ну и где тут?..
Местный следачок, усталый и напуганный, с уважением посмотрел на прыщавого Чухонцева: вот приехал столичный кадр, сейчас все раскроет. Знал бы он, как Гена боится любого дела.
— Слава богу, вы приехали. Не знаю, как и подступиться.
Нас проводили к телу.
— Это по твоей части, — сказал мне Гена, — не иначе как месть журналисту. Политическое убийство, чувствую, пахнет политикой. Надо публикации готовить — пусть правительство займется. Как считаешь, президент возьмет дело под свой контроль?
Гена смотрел на меня с надеждой, словно я мог повлиять на президента. Ну что я мог ответить? Что это не избавит его от хлопот? Что в тот момент, когда президент возьмет дело под свой контроль, всем тем, кто успел с ним поработать в следствии, достанется на орехи? Ничего я ему не сказал: он и так все знал.
Гена затравленно озирался, а местный опер следил за его взглядом, думал, цепкий глаз Чухонцева выхватывает подробности и детали.
— А вот обратите внимание: бочку мальвазии им на борт погрузили.
— Вижу.
— А вот подмостки, тут эстрада…
— Сам вижу.
— Праздник был, понимаете?
— Сам знаю.
На борту яхты «Фортуна-2» (где первая «Фортуна», никто не знал — видимо, потонула) воротилы издательского бизнеса отмечали презентацию нового журнала «Русский траппер». Почему вдруг — траппер? Зачем в России траппер? Этого никто не спросил — видимо, предполагалось, что отечественный траппер (то есть первопроходец, охотник, следопыт) — это тот, кто осваивает новые территории бизнеса, прокладывает дорогу по целине прогресса. Русский траппер — как написано было в анонсе журнала — это тот, кто ставит капканы на российскую косность и казнокрадство, местничество и взяточничество. Русский траппер — это флагман национального возрождения. Сам президент дал интервью в первый номер, поддержал идею трапперства. Дескать, расставим капканы на финансовый кризис! Словом, ударное издание.
Не то чтобы у нас в отечестве была нехватка журналов, но время от времени создавали новый — еще свежее и острее, чем прочие. Так вот, «Русский траппер» обещал стать самым шикарным изданием новой России. Предполагалось, что помимо обзора мод, ресторанных новинок и охотничьих рассказов, журнал будет давать политические статьи, бескомпромиссные и отважные. Новоиспеченный главный редактор, небезызвестный в журналистских кругах Роберт Хабибуллин, грозился, что не пройдет и полугода, как он расскажет всю правду и расставит все точки над «i». И, пожалуй, расставил бы — вот погулял бы на презентации, а наутро и расставил — только незадача вышла: застрелили Хабибуллина.
Прямо в лоб, промеж бровей влепили пулю надежде русской журналистики — и пышное тело Хабибуллина лежало теперь на палубных досках под палящим солнцем. Лето выдалось жарким, река прохлады не давала, на небе ни облачка. Мирный, спокойный день на реке. И вот на тебе! Застрелен журналист, обезглавлено издание, осиротел «Русский траппер»! Некому теперь ставить капканы на тоталитаризм и варварство.
Я склонился над телом, осмотрел аккуратную дырку во лбу Хабибуллина. Крови почти не было, круглое черное отверстие и все. Как же это просто, господа! Бац — и нет главного журналиста столицы. Работал профессионал, это понятно. Не из дедовского обреза стреляли, использовали шикарную снайперскую винтовку — и выстрел получился отменный. Признаюсь, я восхитился работой. Стыдно сказать, но я оценил качество выстрела — видимо, выписали знатного киллера, свое дело он, несомненно, знал. Прямохонько в лоб попал злодей, а лоб у Роберта Магомедовеча Хабибуллина не особенно высокий — так, сантиметра два с половиной. Однако снайпер не промазал: хоть стрелял в самую гущу гостей, но пуля нашла свою жертву безошибочно.
Мы — так уж это принято — восстановили события. Отчалили они, стало быть, в двенадцать ноль-ноль по московскому времени, а к четырем часам добрались уже до этого злосчастного места. Яхта двигалась небыстро — но все же и не стояла, плыла себе вдоль живописных берегов. Хабибуллин находился в самом центре палубы, держал в одной руке куриную ножку, в другой — бутылку шампанского и наливал шампанское в бокал правозащитницы Альбины Кац. Слева от него стоял торговец пушным товаром Сундуков, справа — депутат горсовета Кошелев, сзади — лидер демократической партии Сливкин, а журналист Берштейн как раз подошел к герою дня с корзиной подарков от сотрудников. Не успел Берштейн произнести заготовленный спич — сотрудники «Траппера» написали по случаю стихотворное приветствие, — как Хабибуллин грянул навзничь на палубу. Не ахнул, не крикнул, не крякнул — просто обвалился главред, как срубленное дерево, и бутылку уронил. Сначала решили — солнечный удар, перегрелся Хабибуллин. Потом подумали: давление шалит у главреда, работает Роберт Магомедович слишком много. Не щадит себя, все о Родине думает — и вот результат: гипертония. Некоторые, впрочем, намекали, мол, негоже с утра пораньше водку с шампанским мешать.
Но присмотрелись — оказывается, водка ни при чем. И гипертония тоже ни при чем. Убит — среди бела дня — убит человек. Ничего себе прогулочка на яхте получилась в воскресный день!
Гена Чухонцев даже не просил, как это у него заведено, подкинуть идейку. Вариантов было столько, что можно выбирать — но штука в том, что выбирать совсем не хочется. Что ни возьми — столько за этим встает проблем. Я чувствовал, что Гена лихорадочно ищет самое простое решение, самое непритязательное, уголовно-бытовое, такое, чтобы политика оказалась вовсе ни при чем.
— Может, его пушной фабрикант грохнул? — с надеждой спросил меня Гена. — Скажем, Хабибуллин отказался его рекламу давать. А Сундуков пришел на презентацию с ружьем, как, по-твоему, похоже на дело? Как вариант?
— Прямо на презентации решил пальнуть? — усомнился я.
— И что такого? — цеплялся Чухонцев за свою версию. — Спилил дуло, спрятал обрез под одеждой, а потом…
— Гена, — сказал я ему, — ты не увлекайся! Сундуков в плавках был.
— В плавки спрятал, — робко предположил Гена.
— Обрез?
— Да что ты ко мне пристал! Ладно, не прятал он обрез в плавки! Хорошо! Так, может, конкуренция? Может, коллеги шлепнули? Хочет Берштейн занять редакторское кресло? Как думаешь? — Гене ужасно не хотелось сворачивать на политику, не хотелось даже думать в том направлении. Ни с кем не хотел связываться Гена Чухонцев — ни с городской думой, ни с демократической партией. Пусть журналист Берштейн будет виноват, всем сразу станет легче. — Берштейн? — спросил я, предлагая ему вслушаться в безобидную фамилию.
— Как вариант… Приготовил корзину подарков, а на дне корзины — обрез. Достает свертки, вынимает ствол… Подошел ближе — бабах!
— Ну что ты, Гена, — сказал я ему мягко. — Не делают так журналисты.
— А может, некоторые делают? В порядке исключения?
— Ты посмотри на Берштейна!
Поглядели мы на Берштейна: лысенький, тощенький, пушок вокруг темени, кадык болтается на тощей шее. Нет, не метил Берштейн на место Хабибуллина, это даже Гена Чухонцев понял.