— Сеpега, свези до гоpодка.
— Не могу, я еще не вышел из состояния.
У меня пpи этом ноет сеpдце — пpидут. Жалко вpемени, а иногда и денег. Пpоклятая pыночная экономика! Магазины откpыты 24 часа в сутки. Так и есть, под окном слышится необычно мягкий голос Сеpеги:
— Сеpежа! Сеpежа! Съездим в гоpод, Виктоpу очень надо.
— Да я уже лег, Сеpгей. Чего Виктоp сам не едет?
— Сам знаешь, чего. А очень надо, Сеpежа. Ключ надо отдать, он ключ увез, а к нему мать пpиезжает, в дом не попадет. Поехали, а? Ты один тpезвый в деpевне.
Аpгумент неотpазимый. Едем. Для виду завоpачиваем в какой-то двоp "ключ отдать" и сpазу — в магазин.
Если у людей нет денег, они пpоявляют чудеса дипломатичности. Слышу, Сеpгей пpинес жене целый тазик клубники.
— Рита, возьмите клубники, у меня пpопадает.
— Да что ты, Сеpгей, пpиедет Галя, ваpенье сваpит.
— Нельзя ждать, ее лягушки съедят.
— Да pазве лягушки едят клубнику?
— Что ты! Всю доpогу ее сосут. На, возьми, пусть Гpигоpьич поест.
И только чеpез день, никак не pаньше, пpосит Сеpега взаймы двадцать pублей. Веpнее, пpосит съездить и пpивезти бутылку.
Молодые более пpямолинейны. Услышал сеpегин зять (тоже, конечно, Сеpгей), что я позавидовал тем, у кого есть бензопила. Мне надо было выпилить наверху двеpь, а ножовкой не очень-то. И чеpез паpу дней является ко мне с бензопилой, в сильном "состоянии".
— Сеpгей Геоpгиевич, где пилить?
— Не надо, Сеpгей, я пеpедумал.
— Да что вы, это же один момент.
Дернул шнур, пила взревела, он начал размахивать ею у меня перед носом и требовать, чтобы я определил место двери. Здоровый, до пояса голый, волосы до плеч, на шее золотой крест болтается. Я бы сразу отдал ему его двадцать пять рублей, но нет, нельзя, их он попросил потом как бы невзначай, вне всякой связи с пилой. А пока я должен был натерпеться страху. Дав полный газ, он влез на стул, потерял равновесие и рухнул прямо в проем лестницы. Я его поймал, и это был один из самых мужественных поступков в моей жизни — пила ходила ходуном, и ее путь в воздухе был совершенно непредсказуем. Ну, думаю, сейчас чиркнет себе по бедренной артерии, и одним молодым демократом будет в России меньше.
Однако дверь он выпилил. Вообще он был добрый и бесшабашный парень, в душе артист. Как-то в воскресенье отключился свет. Видно, сломался трансформатор в будке на том конце деревни. Все притихли, сидят по домам, надеются выжить поодиночке. Идет ко мне этот зять:
— Подъедем к трансформатору?
— Не могу, машину начал красить, нельзя прерваться. Да брось, Сергей. Разве ты разбираешься в этом деле? Кто-нибудь починит.
Но он вошел в роль гражданина и тяжело вздохнул:
— Эх, Серега! Никому здесь ни до чего нет дела, кроме нас с тобой. Если не мы, никто и пальцем не пошевелит.
Помню, раньше это называлось "активная жизненная позиция". И пошел, нашел себе все-таки напарника. Тот потом рассказывает:
— Ну, дела. Как Серега открыл будку и сунул голову, у него все волосы туда втянуло. Ну, зрелище.
Однако трансформатор он починил.
Но все же грустно смотреть, как пьет на своих недостроенных дачах эта наша новая элита. Как-то быстро она выдохлась. При этом все понимают, что дело неладно, пытаются оправдаться. Самый уважаемый здесь сосед — Петр. Он банкир, спонсор, спортивный меценат и прочее. У него теория: люди его круга испытывают стресс, и он вынужден раз в неделю приехать в свой нелепый дом и "отдохнуть". Если кто-то говорит об их выпивках, они очень обижаются. Серега мне пожаловался:
— Виктор Николаич-то, слыхал? Внуки к нему приехали, он им говорит — с этим не водитесь, он алкоголик. Это он обо мне!
Заботливость Виктора Николаевича умиляет. Он чинно водил мимо моего участка прогуливать своего дога, больше я его и не знал. Как-то осенью смотрю — лежит он недалеко от моего дома в бурьяне без сознания, а рядом дог. Ну, думаю, с сердцем плохо. Подхожу — дог ощерил такие зубы, что мне осталось только отступить тихо-тихо, не делая резких движений. Никого уже на дачах нет, осень. Нашел одного соседа. Может, говорю, следовало бы пристрелить собаку? Человека спасать надо. А он смеется:
— Все образуется. Вы просто человек здесь еще новый, людей не знаете.
Пошел я к дому, смотрю — никого в бурьяне нет. А на закате Виктор Николаевич, как всегда чинно, повел своего дога гулять.
Дом мой из бруса, надо обивать его снаружи досками. Встал вопрос, проложить ли под доски толь, чтобы не продувало. В деревне работало несколько бригад строителей — и русские, и украинцы, и белорусы, и армяне. Обошел я их, посоветовался. Общее мнение было такое: рубероид подкладывать не надо, он влагу не пропускает и отсыреет. А пергамин — можно и даже нужно. Так я и сделал.
Участков за шесть от меня жил солидный человек, ходил не торопясь, с белой собакой бультерьером, штука редкая. В деревне он считался профессором. Как раз я прибил очередную полосу пергамина, идет профессор с собакой, на обычную свою прогулку. Вдруг остановился напротив моего дома и строго говорит:
— Что это вы делаете?
— Обшиваю дом.
— Это я и сам вижу. Зачем подкладываете пергамин? Оторвите немедленно!
— Почему?
— Как вы не понимаете? Влага в холодное время будет конденсироваться.
— Да я спросил у рабочих, они сказали, что можно.
— У рабочих? Да вы что! Им же плевать на наши дома. Это же пролетарии. Пролетарий может только весь мир разрушить до основанья. А затем? А затем образуется плесень, ваш дом будет гнить.
Профессор разозлился не на шутку. Собака тоже злобно уставилась на меня своими свиными глазками. Я принял виноватый и подавленный вид. Помогло, оба смягчились, профессор даже изложил свою мысль доходчиво:
— Ведь это законы физики. Если вы наденете плащ из пластика, ведь вы вспотеете, не так ли?
— Да, вспотею.
— Ну вот видите. Так же и дом. Оторвите немедленно ваш пергамин.
Я засуетился, скрылся в доме — возможно, за кусачками. Когда выглянул, никого уже не было, и я быстро стал орудовать молотком, закрыл досками черную полосу. Впредь буду осмотрительнее — зачем демонстративно вылезать со своим пергамином, когда нервный человек выходит на прогулку, да еще с бультерьером. Забора-то нет. Но назавтра, хотя я занимался чем-то безобидным в углу участка, профессор не остался на дороге, а вместе со своей свиноподобной собакой полез ко мне прямо через заросли полыни.
— Меня все время мучает вопрос, как же вам оторвать из-под досок те полосы, что вы уже прибили. Теперь это целая проблема. Ума не приложу. Просто не знаю. Может быть, если оторвать верхнюю доску, то каким-то крючком? Что-то вроде багра. Надо еще подумать. Не хочется много досок отрывать.
Я что-то промямлил насчет того, что не такая уж это ценность, дом, чтобы так из-за него переживать. Пусть потеет, лет на пятьдесят хватит. А может, и на будущий год сгорит. Вижу, профессор заподозрил скрытый вызов, и на его высоком лбу вздулась жила. У собаки тут же на загривке поднялась шерсть. Надо же, какое взаимопонимание. Я срочно пообещал, что тоже буду думать, как выйти из положения, в которое я попал из-за доверия к пролетариату.
Как я ни берегся, профессор снова застал меня, когда я предавался пороку — прибивал последнюю полосу пергамина. Почему-то он пошел к речке в неурочное время. Посмотрел, прошел мимо. Больше со мной не здоровается.
Стал я копать колодец — не нанимать же людей по таким диким ценам. Вроде бы никаких секретов технология не содержит. Пригласил своего аспиранта помочь — куда ему деваться? Тем более он испанец, приехал изучать Россию, вот пусть и изучает. Наладили ворот, я копаю, он поднимает. Народ подходит глазеть, нет большего удовольствия, чем поглазеть на чужую работу, особенно тяжелую. Дать совет, указать на ошибки.
Углубился я уже далеко вниз, вода под ногами, грязь. Сапоги у меня кирзовые, им уже тридцать лет, швы разошлись. Заливает холодная вода. Кричу снизу соседу, он от моего колодца почти не отходил:
— Сергей, у тебя есть резиновые сапоги?
— Есть, тридцать девятый размер.
Надо же, думаю. Нога как у женщины, а еще футболист.