Я выпалил это одним духом, наверно, потому, что где-то в подсознании не оставлял ни на минуту мыслей о Ладенином прошлом и был готов вести с ней разговор о Рихарде до ночи. Не то чтобы я ревновал. Не в этом дело. Ладена дразнила меня своим молчанием, ничего толком о себе не рассказала и была не такой, как это на первый взгляд могло казаться. Другому парню было бы не важно, откуда девочка и как она вела себя до знакомства — особенно если она была бы так непостижима, как Ладена. Другому, но не мне. А стало и совсем муторно, когда на мой вопрос она спокойно подняла глаза и вместо долгих объяснений сказала:
— Ты что же думаешь, я с первого курса только и ждала, пока мне встретится Алеш Соботка?
— Да, — отвечал я уязвленно, — этого мне хотелось.
И, уже войдя в раж, напустился на нее:
— Зачем ты его позвала сегодня, интересно знать! Или мне это не положено?..
— Да ты никак ревнуешь, миленький?..
Ладена пригубила из рюмки, и было видно, что беседа начинает ее забавлять.
Я на минуту смолк. Сделал равнодушное лицо, словно меня не так уж это трогает, но был далек от равнодушия.
— Нельзя поинтересоваться?.. — сказал я. — А что в моих словах такого?.. Чем он вообще-то занимается?
— Зубоврачебной практикой.
— И где вы познакомились?
— В зубоврачебном кабинете, понятно.
— И он, понятно, пригласил тебя в кафе?..
— И долго ты еще намерен говорить об этом, Алеш?
— Недолго! — зло ответил я. — Но зачеркивать эту тему не будем!
Мы замолчали. В погреб ввалилась компания: четыре девушки и парень. Уселись за соседний столик и подняли галдеж.
Что оставалось делать? Ладена была своенравна, и от ее упрямства я немного поскучнел.
— Мы можем взять еще четыре раза по сто… — сказал я, прерывая молчание, но Ладена, устав от моей кислой мины, стала в чем-то меня разубеждать и чем больше говорила, тем больше обнажала мои слабины.
Потом спросила:
— А у тебя что, не было ни одной девчонки, Алеш? Да у тебя их, может, еще шесть! Может, ты — Генрих Восьмой? Может, ты их убиваешь одну за другой, как…
— Сейчас не об этом речь! — оборвал я.
— Тогда о чем же?
— Я своей девушкой ни с кем до сих пор не делился. И делиться не намерен! Пора бы тебе это знать!
— Не сумасшествуй! — пискнула Ладена — но уже тогда, когда я, обхватив ее за талию, рванул к себе и между поцелуями зашептал:
— Пора бы тебе знать!.. Впредь знай…
Трудно поверить, но и в ту минуту я не сумел сказать, что хочу быть с ней и, может быть, вообще не разведусь, что никогда мне не было так хорошо, как в этот день… Все, что я говорил потом, было глупо, я понимал это, всегда я норовил тихонечко ретироваться отовсюду как-нибудь бочком, если не вывозил счастливый случай. Ладена же была человек, какого надо было заслужить, — тут у меня не возникало никаких сомнений.
Мы еще поболтали немного о соседней компании, оглядывавшей Ладенино свадебное платье, завели спор об одном молодежном телевизионном фильме, причем я незаметно подбирал веские доводы, чтоб уронить в глазах Ладены Рихарда. Но в конечном счете потерпел фиаско — вино делало свое дело — и опять чувствовал себя смешным и обойденным, а потом с удивлением услышал, как я говорю:
— Если ты любишь Рихарда, люби, пожалуйста, мешать не стану! Честно, Ладена. Я вполне серьезно!
— А я вполне серьезно думаю, что бесполезно продолжать этот нелепый разговор, — заметила она. — И тебе надо расплатиться.
— Ну что ж. Пусть так, — отсел я от Ладены, хотя сам чувствовал, что глупо говорить подобным тоном.
Меня съедало недоверие, и я не понимал, что задаю нелепые вопросы в самое неподходящее время.
— Послушай, — начал я через минуту снова, — зря ты сердишься. Просто меня интересует все, что связано с тобой.
— Хватит! — крикнула Ладена, даже не взглянув на меня.
— Нет, почему? Это захватывающая тема. Внесем ясность в ситуацию…
«Наверно, у нее с этим усатым что-то есть, раз она так упорствует», — невесело подумал я. Подсел опять, поймал ее запястье и добавил:
— Ну… посмотри на меня… Брось хмуриться… Что такого я сказал?
Она выдернула руку. Лицо у нее в ту минуту было совершенно неподвижным, гладким, как у статуи. Потом, вздохнув, подняла на меня серьезные глаза. В них было то же вызывающее выражение протеста, как и час назад, когда она рассказывала о теннисе и о своем отце. Немного посмотрев на меня так, она насмешливым, но безмятежным голосом сказала: