Стрелка часов приближалась к половине третьего, когда наша мини-колонна дотащилась до первых домов Брода. Видимость ограничивали издевательские сугробы, летящий снег и стекла наших окон, на которых сверкали морозные цветы. Раскачивались редкие уличные фонари, приветствуя два грузовика со стругами, со щебнем в кузовах, тяжко отфыркивающие из выхлопных труб серо-черный дым.
Небольшой городок в зимнюю вьюгу — это прямо баллада. Он живет где-то внутри себя, и пустота в подлинном значении этого слова обнимает его. Узкие улочки, стиснутые низенькими домами и жиденькими заборами, дрожат под напором вольной, но незваной стихии. Кое-где поднимается над трубами дым. На тонкую струйку его, едва она появится, тотчас набрасывается ветер и терзает, пока не измочалит всю. Мороз прогрызает ставни и врывается в холодные комнаты.
Мы прогрохотали мимо нескольких лавок, вздымая свежий снег, набрасывая его на окна и на витрины. Снег совсем стеснил людей. Тротуары исчезли, ходить можно было только по проезжей части, единственной артерии, которая еще поддерживала жизнь в городке. И нам, грубым, суровым пришельцам, явившимся бог весть откуда, предстояло возродить ее.
Городок честно спал. Начал похрапывать и старый рабочий рядом со мной.
Все люди спят по домам, набираются сил для нового дня. Пришла мысль — что-то поделывает жена? Вспомнились ее холодные глаза, способные на все, ее руки, которые тянули меня к себе и закрывали дверь, чтоб я не уходил, когда это было нужно. Жена у меня красивая. Я сознавал это вдали от нее. Мне стало неприятно, когда я понял, что это знает и другой мужчина, а она позволяет ему это знать.
Я закрыл глаза. На затылок мне давил крючок, запиравший окошко в задней стенке кабины, проделанное, чтоб видеть кузов. Мне страшно хотелось вытянуться, а еще — сбегать по нужде. Все меня давило. Каким-то кошмаром засели в мозгу слова жены, сказанные пару часов назад. Да, все верно. Надо разводиться. И чем скорей, тем лучше.
Улица перекатилась через пологий подъем. Мы проехали перекресток с кубическим зданием школы и сверхсовременным универсамом — продукты и промтовары. Этот магазин мне нравился. Недавно я набрел там на фаянсовые тарелки, которые искал уже несколько лет, на тарелках были нарисованы символы всех двенадцати месяцев. По дороге домой я разбил одну, как раз ту, на которой был изображен месяц рождения моей жены.
Дальше с грохотом вниз по улице, и вот мы уже на площади. Справа занесенный снегом фонтан, несколько лавчонок и трактир, в котором давно погасили свет. Бальцар объехал площадь по правой стороне, миновал две вытянутые громады зданий под снежными перинами, дом Национального комитета в нижнем конце площади и свернул в какую-то улицу. Еще метров двести, и мы наконец-то увидели людей. На дороге стояли грузовики, и люди выскакивали из них.
Люди в оранжевых жилетах.
Бальцар включил дальний свет, притормозил и съехал на левый край улицы. Мы вышли, Бальцар подал мою сумку, про которую я совсем забыл.
Здесь и будет мой штаб. Напротив, через дорогу, дом. В нем шесть комнат. Обадал занимает самую большую, неизвестно почему. Наверное, чтоб устраивать там совещания. Во второй комнате — контора участка, в остальных четырех — койки для отдыха рабочих. В доме топят. Искры вылетают из трубы и мгновенно гаснут.
Вышел из дому коренастый человек — начальник участка Обадал, поздоровался с нами за руку. Он был в шубе, но без шапки. Аккуратно прилизанные волосы не растрепались даже на таком ветру.
— Ну, наконец-то! — пробормотал он.
— Здоро́во, ребята! — крикнул я рабочим в оранжевых жилетах, натянутых на меховые комбинезоны.
Они стряхивали с себя снег. У мужчин с усов свисали смешные сосульки. Брови у женщин заиндевели. У молодых и у старых были одинаково мертвенно-бледные лица. Это их не красило — людей словно извергло из своей утробы снежное небо.
— Привет, девчата! — продолжал я.
Они всё обивали с себя снег. Напрасно! Нас заносило медленно, но верно. И мне вдруг подумалось: как хорошо, что мы тут все вместе.
Обадал терпеливо дожидался, когда я кончу своеобразное приветственное слово. Это было нечто вроде обряда.
Мне никто не ответил, по крайней мере я ничего не услышал. Обадал заискивающе улыбнулся и покачал головой, как бы удивляясь тому, что я жду ответа.
А я все ждал, и нетерпение мое скрывала снежная завеса, скудно освещенная электрическими огоньками.
А люди — в том числе и приехавшие со мной — все старались привести себя в порядок и молча ждали, что будет; им хотелось спать. Нас разделяла целая пропасть. Ведь я приехал, чтоб гнать их на мороз, а им не хотелось никуда двигаться, потому что они уже отработали свою смену.