Вдали вспыхнула пара огней, свет приближался. Среди мрака и одиночества огни будто согревали мою угнетенную душу. Это Достал, никто другой! Брошенный на произвол стихий — выдержал!
Скрипнула дверь, выглянул, щурясь, Обадал.
— Павличек на проводе, скорей!
Первые же слова Павличека окончательно привели меня в чувство.
— Тут у нас товарищ директор хочет говорить с вами. Передаю трубку!
В конторе было сильно натоплено, от печи веяло жаром. Обадал прикрутил форсунку, языки огня опали. Потом он вышел, обмел снаружи снег с окон. Вернулся, распахнул обе рамы. Сквозняком сбросило на пол бумаги со стола. Дым клубами повалил из окон. В комнату моментально ворвался холод. Сначала это было приятно.
— Здоро́во, Зборжил! — раздалось в трубке.
Обадал присел на краешек стула, показал на свои часы, обронив:
— Приятного разговора.
— Здорово, Зборжил! — повторил Смолин: на его первое приветствие я не ответил.
— Вам того же, — буркнул я наконец.
— Что новенького? Звонил секретарь районного Национального комитета.
— Я тоже с ним говорил. По-хорошему. Он единственный осведомился, не мешает ли нам погода.
— Рад слышать. А что дальше? Как дорога, черт возьми?!
— Достал еще не вернулся — я послал его на разведку.
Смолин, видно, с трудом перевел дух. Помолчал.
— На разведку? Да он наверняка застрял! Господи, как ты можешь рисковать людьми? Послать в такую вьюгу одну машину!
— Двадцать лет так делаем.
— Поднимай людей. За ним! Не мешкай! И так три часа опоздания. Потрудись взять в толк!..
— Минутку, — сказал я, передал трубку Обадалу и вышел во двор.
Услышал скрип шагов — подходил Достал. Он сказал, что здесь ветер стих, а в горах снег валит по-прежнему. Этого мне было достаточно.
— Правильно, — вернувшись, продолжал я разговор по телефону, — два часа опоздания по вине диспетчеров. И еще час, — добавил я, — людям необходим отдых. Сколько ночей не спали! Подменить-то некем. Ночная смена попросту не добралась до нас. Не ходят ни автобусы, ни поезда — ничего. А крыльев у людей нет.
— Действуй, как считаешь нужным! Но свое распоряжение я велю занести в дневник!
— Твое право. Людей я подниму через… тринадцать минут.
Через тринадцать минут истекал час, который мы милостиво подарили людям.
— Пожалуйста, как угодно. Далее. Я, по твоему выражению, не скликаю никакого совещания. Стало быть, если я правильно понял, помощь тебе не нужна. А мы могли бы дать совет, достать что-нибудь, подослать пару машин… Утром я убываю в командировку. На весь день!
— Ты прекрасно знаешь, какой толк от этих совещаний. Ведется протокол о том, как мы судим-рядим, чем помочь да как улучшить. А проку все равно никакого. Так уж лучше вовсе ничего, директор! До свиданья.
— Как? — обиженно переспросил Смолин. — А, ну ладно… — Положил трубку.
Вошла уборщица, мигом подмела пол. Принесла чаю. Обадал вытащил бутылку, плеснул мне в чашку сливовицы.
— Что я должен делать? — спросил Обадал.
— Оставайся здесь и всем говори, что в Рудной мы будем к полудню. А того обмороженного отправь все-таки в Дроздов. Через полчаса звякнешь в механический, пускай шлют запасной струг из Стритежа. Надо на всякий случай проутюжить дорогу от Дроздова.
Я еще минутку посидел в конторе, в человеческой обстановке. На стене календарь с цветными фотографиями идиллических пейзажей, на шкафу в углу глиняная ваза с еловой веткой, на которой еще болтались остатки мишуры. Память о рождестве. Большая доска — метр на метр — с фамилиями работников участка. Два диплома на имя Обадала, вид на Брод — дома-коробочки, широкая крыша школы. Там где-то, на окраине этого городка, чуть дальше Национального комитета, рисовались темные очертания предгорий, а еще дальше — более светлая гряда гор.
— Буди людей, Обадал. Уверен, все уже свежи, как рыбки в проточной воде. Теперь дело пойдет! Да, позвони еще метеорологам насчет сводки. Разбросаем сугробы в мелкую пыль!
— Хорошо бы, — буркнул Обадал. — А то прежние заносы уже до кабин достают.
— Через час вышлешь грузовики со смесью.
— Сделаю.
— Достал, как дорога в предгорьях?
— Собачья. Кабы не двухметровые шесты — от поля не отличишь. Кое-где даже деревья занесло. Обратно ехал задним ходом, как нищий тащился. Только в лесу и развернулся. Ветер улегся, а снег все сыплет.
Обадал сложил руки и чуть ли не благоговейным тоном воскликнул: