Я спрыгнул на мостовую, потянулся. Шел восьмой час вечера. Все тело у меня было словно разломано на тысячу кусков. Ребята ушли поесть. Я прогулялся по площади.
Горели фонари. Проходы в снегу, сделанные нами, еще не замело. Приятно мне было пройтись по ним. Увидел трактир, зашел.
Прокуренное помещение с низким потолком — таких множество в здешних краях. Летает между столиками официант, галстук-бабочка. За стойкой двадцатилетняя девица со скуки грызет ногти.
Официант принес на соседний столик гуляш с кнедликами. У меня прямо желудок свело, я заказал то же самое. Принесли вполне приличную порцию.
Я выпил кружку пива и попросил вторую. Кто-то прислал мне большую рюмку рому. Я влил его в пиво, очень вкусно получилось. Жизнь опять начинала мне нравиться.
Весь день я думал об одном — о Рудной, о затерянных, отрезанных снегами людях и о прессе, ожидавшем нас. Все виделось мне в абсолютно черном свете, и вовсе не хотелось после всех лет и зим, проработанных в управлении, услыхать от кого-нибудь, что я бездарный руководитель.
Но теперь мир снова начинал мне нравиться, и, чтобы укрепить в себе это чувство, я заказал еще пива и стал ждать, не пришлет ли мне кто-нибудь вторую порцию рому.
Оглядев зал, я, к своему изумлению, увидел старого Макса. Он улыбался, как всегда, с какой-то робостью, которую тщетно пытался замаскировать. Макс сдержанно помахал мне рукой.
— Как дела, почетный гражданин? — поприветствовал я его.
Он обнажил в улыбке вставные зубы и тоже выпил. Улыбка у него была добродушная.
— Мы с вами не в моем кабинете, не у карты дорог, мы в заснеженном Броде, — сорвалось у меня с языка.
— Я рад, что встретил тебя, — сказал он, прихлебывая пиво.
— Не хотите закусить?
Он отрицательно махнул рукой. Я все еще не понимал, зачем ему понадобился, причем до такой степени, что он даже явился за мной в Брод.
— У вас все в порядке? — спросил я.
Новый взмах руки.
Я заказал две рюмки рому, и, когда мы их выпили, старый Макс заказал еще две.
— Где вы будете ночевать, Макс?
— А, у меня повсюду куча приятелей среди дорожников, — улыбаясь, ответил он.
Старик вроде уже слегка захмелел, однако на душе у него явно было не так хорошо, как у меня. Он все озирался, будто ждал кого-то.
Со своих мест мы видели двери туалета. Двери эти скрипели.
— Надо бы смазать, — заметил я.
— Надо…
Я сказал насчет дверей официанту, когда тот принес нам две — недолитые — рюмки рому. Официант согласно кивнул, но куда-то пропал. Я стал следить, придет ли кто-нибудь смазать петли, но никто так и не появился.
Было довольно поздно, когда мы ушли из трактира. Снег хрустел под ногами. Мне почему-то было приятно, что он хрустит под моей тяжестью.
От жгучего мороза я пришел в себя. На душе было покойно. Верхнюю часть площади освещал единственный фонарь, по углам залегла темнота.
Старый Макс потащил меня дальше по улице, к дому одного из своих приятелей.
— Не понимаю, почему он не зашел в трактир, — бормотал на ходу старик, придерживая меня за плечо.
Я позвонил. Очень нескоро в окне показалась женская голова в ночном чепчике. Макс назвался.
Последовало смущенное покашливание. Женщина отошла от окна и заговорила о чем-то с мужем — я явственно слышал перебранку или, если выразиться помягче, оживленный обмен мнениями.
Полчаса торчали мы под этим окном и успели основательно продрогнуть.
— Это мой старый друг, — смеясь, шептал Макс. — Мы с тобой отлично у него выспимся. А утром он еще покормит нас, вот увидишь.
Дверь наконец открыли. Друг пожелал видеть Макса, Макс по-братски обнялся с ним, махнув мне — входи, мол.
Однако они еще довольно долго договаривались, стоя на пороге. Я расслышал только обрывки фраз, что-то насчет последнего автобуса в Дроздов, который уходит через полчаса.
Но у меня и в мыслях не было уезжать по какой бы то ни было причине. Я уже совсем очухался и мог рассуждать трезво.
Старый Макс оторвался от своего друга и подковылял ко мне.
— Вот по приятелям езжу, — просипел он. — Ты понятия не имеешь, какая у нас была компания. Если хочешь, можешь пойти к нему со мной.
А друг, дрожа от холода, без всякого энтузиазма смотрел на пошатывающегося Макса. Тот говорил громко, и друг все слышал.
Я простился с ними, помахав им рукой, и пошел, сильно топая по снегу, словно мстил ему.