— Послушайте сначала, как я пою. Может, и не понравится; может, и не нужна я вам вовсе...
Было тихо-тихо, а Иванна стояла на сцене и не могла запеть. Она не знала, что петь, боялась, что родные ей песни будут здесь отвергнуты, непоняты. А ее терпеливо ждали. Она уже и не волновалась: лишь бы найти ту, единственную, которая бы прозвучала сейчас так, как ей хочется. И она вдруг вспомнила тот день, когда они с Бронеком, возвращаясь из школы, пели новую песню. Даже отца захватила та песня, на какое-то время сделала человеком. А день был таким радостным, необычным — ее приняли в пионеры, — верилось во все хорошее, и вот оно приходит, оно сбывается, только надо быть посмелее. И она, взмахнув решительно рукой, запела сильно и чисто:
Смело, товарищи, в ногу,
Духом окрепнем в борьбе,
К счастью свободы дорогу,
Грудью проложим себе!
Иванна пела по-русски, с мягким украинским акцентом, создавая такую особую торжественность, что казалось, махни она сейчас, позови — все поднимутся и подхватят ее песню.
Закончила. Стояла опустив руки, глядя поверх голов. И в зале молчали, потом тихо прошелестело, как выдох.
Елена Константиновна подошла к Иванне, тронула за плечо, легко погладила:
— Молодец... Молодец... Ну что ж, попробуем. Слыхала ли ты о пушкинской Татьяне?
— Нет...
— Тогда сначала прочитай это. — Она достала из большой сумки, набитой нотами и книгами, толстенькую книжицу в светлом переплете. Название написано витыми буквами, поэтому Иванна не сразу разобрала, — «Евгений Онегин».
3
Сидя на табуретке под лампочкой в пустом холодном коридоре общежития, Иванна читала. Она не знала, который час. Было тихо, ночь шла своим чередом; спали в комнатах девочки, холод елозил по вытоптанным некрашеным доскам, поднимался по ногам, сжимал тело, а Иванна не могла уйти, не могла выплыть из прекрасных, не слыханных ею раньше слов, из сладкого их сплетения. Не все она понимала, но воспринимала все, с самых первых строк: «...Святой исполненной мечты, поэзии живой и ясной, высоких дум и простоты...» Трудной была первая глава. Как понять этот незнакомый быт, отношения, переживания Онегина, иноязычные слова? Она ждала: где-то впереди то главное, ради чего она читает, ради чего было все то, что она видела сегодня во Дворце пионеров. И вдруг окунулась — в чистоту и простоту: «Деревня, где скучал Евгений, была прелестный уголок...» Музыка слов сливалась с той музыкой, которую она слышала, мелодия усиливалась от страницы к странице.
Совсем по-другому жили эти люди — Онегин, Ольга, Татьяна, будто на другой земле. И говорили по-особому, и одевались так, что от картинки глаз не оторвешь. А страдали по-человечески понятно. Постепенно Иванна стала видеть их живыми, наделяя чертами знакомых людей. В Ольге много от Клары. И любуешься ею, и сердишься: ну почему она такая легонькая, ей и Ленского не жаль — поэта. Забыла его и замуж сразу выскочила. Печаль ей не по плечу. Онегин — страшно подумать, какой холодный, рассудительный. Юноша, который пел сегодня нравоучительно: «Вы мне писали, не отпирайтесь!..» — очень для Онегина подходящий. А Татьяна!.. Да боже мой, разве может быть она, Иванна, такой красивой, такой сложной, такой грустной и несчастливой, как Татьяна? И что только придумали: она — Татьяна?!
Иванна рыдала, читая последнюю главу. Вот он, гордый, поучающий Онегин у ног Татьяны... Что только делает любовь с людьми, какое это удивительное чувство! Неужели и к ней, к Иванне, оно придет, так все перевернет и опечалит в душе? Нет, нет, пусть лучше не приходит, пусть пока не приходит, она такая счастливая, ей не до него... А сердце сжимается из-за чужой любви, текут слезы.
Я плачу... если вашей Тани
Вы не забыли до сих пор,
То знайте: колкость вашей брани,
Холодный, строгий разговор,
Когда б в моей лишь было власти,
Я предпочла б обидной страсти
И этим письмам, и слезам...
Еще и еще раз перечитывала Иванна последние страницы.
Прошлепал кто-то в туалет. «Ивка, с ума сошла, скоро утро!» — донеслось до нее из далекого будничного мира. Прощай, прощай, Татьяна! Нет, она не будет петь, не посмеет.
Иванна подошла к темному окну, вгляделась в свое отражение: взъерошенная девчонка, одеяло наброшено на плечи, зареванные глаза. Какая же она Татьяна?.. Разве что коса по плечу — единственное, что делает ее чуточку похожей на Таню, когда та в ночной рубашке у столика пишет письмо Онегину.