Выбрать главу

Единственное, что сближало Алюна с родителями, — письма брата Аркадия из армии. После десятого Аркадий в институт не попал. Может, потому, что родители вынуждали его поступать в политехнический, а он хотел в институт культуры («Кем будешь? Руководителем захудалого ансамбля в сельском клубе?»). А может, брату действительно помешало увлечение музыкой — репетиции, выступления. Целый год родители упрекали брата (он работал на заводе, о своей работе говорил шутливо: «Плоское тащим, круглое катим», играл в том же ансамбле при заводском доме культуры), а весной Аркадий ушел в армию, и теперь Алюн ему горячо завидовал: родители больше не пилят, не поучают — жалеют и уважают. Аркадий перешагнул линию, отделяющую взрослых от детей, обрел такие желанные для Алюна независимость и равенство.

В новой жизни брата Алюн воспринимал почему-то только это, хотя служилось Аркадию не легко: трудно привыкал к армейскому режиму, несколько раз болел из-за своей неприспособленности. В доме появились новые слова из солдатского лексикона: «подъем — зарядка», «километровый пробег», «строевая подготовка», «наряд вне очереди»...

Наряды «вне очереди», как видно, частенько доставались Аркадию. То из-за «небольшой задержки с портянками», то из-за нерасторопной чистки оружия... И Аркадий был «вечной посудомойкой» и «ложкарем» (ложки почему-то пропадали, и за это тоже не хвалили), мыл полы и грузил уголь.

Алюн смеялся — что это в самом деле Аркадий такой растяпа. Родители вздыхали, жалели Аркадия, посылали ему пластырь для натертых ног и наседали на Алюна, особенно после того, как Аркадий написал: «Все свои неудачи я воспринимаю как хороший урок для себя. Мама все делала за нас, я ничего не умею...»

Теперь Алюну приходилось чаще ходить в магазин, самому гладить свои брюки и иногда даже мыть посуду и полы. Лучше бы Аркадий воздержался от своей откровенности! Раз в армии придется все делать, так зачем уже сейчас закабаляться, с седьмого класса?

Аркадий ничего о себе не скрывал, писал большие подробные письма, очень тосковал по дому, особенно по маме. Попросил ее сфотографироваться специально для него, а потом написал, что товарищи не верят, будто это — мама, такая она молодая, красивая.

Читая эти строчки, мама покраснела, разволновалась до слез (письма читались вслух, сначала Алюну, потом — папе, когда тот приходил с работы). Алюн страшно удивился: он никогда не смотрел на маму так: красивая она или нет. Мама — и все.

Письма Аркадия привлекали и раздражали: Аркадий писал о доме так, как, казалось Алюну, писать не должен и уж сам Алюн никогда не напишет. У Алюна по отношению к родителям одна линия: увернуться, чтоб не мешали, не докучали, не портили жизнь. Аркадий совсем недавно тоже норовил улизнуть из дома то в клуб (придумывал репетиции чаще, чем они были, Алюн знает), то в кино. На правах старшего это ему удавалось, Алюну приходилось оставаться с родителями, отвлекать их на себя, отдуваться за двоих. И вот — чуть не в каждом письме: «Только теперь я понял, что жалел себя, мало трудился, всему надо учиться заново...», «Я благодарен армии за то, что она дала мне понять, какой заботой и теплотой я был окружен дома...», «Алюн, береги маму, папу, перестрой свою жизнь, пока не поздно...».

Алюн не очень верил Аркадию. Наверное, по просьбе мамы воспитывает его, влияет, взрослость свою показывает. Иногда он писал брату, вскользь жаловался, что ему трудно, родители угнетают, наказывают, мама, например, отказалась приготовить его любимые вареники, но об этом — редко. Боялся, что размякший душой Аркадий донесет маме, обострять же отношений с родителями не хотел. Чаще писал о том о сем — в общем, ни о чем, в свое заветное не пускал, ни о каких именинах, танцах, девочках — ни-ни. Еще высмеивать начнет.

Брат любил только свою гитару в оркестре, танцевать не умел и не стремился, из женского мира признавал, наверное, одну маму.

Алюн не понимал брата и не одобрял, поэтому откровенничать не спешил. Но любил его и предвидел в его судьбе свою: не видать ему института, знаний — даже верхушек не задел, и ждет его тот же путь — в армию. Но когда это еще будет! А сейчас — жить, как нравится: ходить на именины, танцевать, ничего не осложнять ни в школе, ни дома, пусть поучают, пусть наставляют — со всем соглашаться (разве трудно?) и делать так, как приятно, как хочется...