Возможно даже, наша Классная Дама была настолько молода, что и у нее дрогнуло и защемило сердце от луны, от голубых булыжников, от того, что Макс Поливанов был похож на капитана Грея…
Между тем мы шли дальше, поднимались петлями по склону, и я думала о том, что Громов (или сам Поливанов?) сделали правильный выбор. Знали они, кого выбирать, утешала я себя, уж сколько раз приходилось мне удирать с уроков и даже первой, но восьмого мая вот так вот сбежать с Горы я бы не смогла…
Наверное, это было у меня на лбу написано и равняло с Денисенко Александрой и даже с сестрами Чижовыми, а также с Генкой.
Значит, справедливо, что выбор пал именно на Вику. В ней оказалось нечто такое, чего не было во мне. Но почему она так легко отлепилась от Генки? А Громов почему не потащил с собой длинную Шунечку? Хотя ее только и не доставало в том месте, куда они спешили. И где наверняка не предвиделось ни математических олимпиад, ни литературных викторин.
…Мы трое все еще вертели головами, как бы стараясь понять, что же произошло? Каким образом нас не только оставили (бросили), но и обставили? У Генки большое темное пятно копоти лежало над бровью и почему-то делало его лицо еще более грустным. И все-таки хуже пришлось, наверное, Шунечке: уж очень она привыкла, что Громов всегда рядом, чуть не за ручку ее держит.
Подозревала ли она, что ему нравится Вика? Или не ему понравилась моя первая подружка Викуся Шполянская-младшая, а таинственному Поливанову? И именно он будет танцевать с ней на вечеринке? И там, вместо глупой детской «бутылочки», просто тушат свет минут на пять — десять и в темноте каждый делает что хочет…
Это все проносилось у меня в голове очень быстро. Мысли летели одна за другой, одна за другой в темноту. А я все несла и несла свой факел и вместе со всеми поднималась на Гору.
А Гора вот уже почти кончалась, почти входила в небо, очень темное от огней. Только над нашими факелами оно дымно светлело. Меня захватило это небо, по которому быстро-быстро между нами и звездами бежали тонкие облачка.
И тот миг, когда мы должны были вступить на плиты около Вечного огня, захватил меня. Мы шли по этим плитам, мимо маленьких пушек, мимо надгробных плит с именами, прямо к Обелиску и были видны всем. Не только жителям нашего приморского Города, но и всем жителям вообще. Всем живущим. У меня всегда было такое представление об этой минуте, и она была самой торжественной минутой в моей еще очень короткой жизни.
…А с той, непарадной, стороны Горы, обращенной к степи, среди других машин нас ждал «борт», который третий год подряд в этот день и в этот час нам выделяет самое большое автопредприятие, где работает отец Мишки Пельменя, чтобы не надо было возвращаться пешком через весь город, нести в школу потухшие факелы.
Я уже готова была подойти к машине, отдать свой в руки Охану или Мустафе Алиевичу, стоявшим в кузове, и тут прямо у себя под носом увидела Мишку и Эльвиру. Мишка прислонился к дверце кабины и доканчивал какой-то ленивый разговор.
— Эту? — говорил он, кивая себе за плечо и не замечая меня. — Эту агитировать не надо. Она знает: кто не рискует — не выигрывает! Штучка!
Ничего определенного в словах Пельменя вроде не заключалось, но я поняла, что он говорит о Вике, и говорит скверно. Все расплылось, закачалось у меня под ногами, и горячая тьма мгновенно накрыла меня. Отцовское, наследственное бешенство толкало стукнуть Пельменя по голове тем, что было у меня в руках… Но все-таки я удержалась: жестянка на палке оставалась факелом, по крайней мере здесь, на Горе. И я обошла Мишку и Эльвиру, потом сунула факел Охану и постояла еще немножко рядом, переводя дыхание.
Я стояла и смотрела на Город, на его огни. Прямо под Горой они были брошены кучкой, а вправо и влево разбегались узенькими дорожками. Правая была гораздо длинней, и там, в конце ее, невидимый даже отсюда, за холмами лежал поселок, где жила бабушка, а еще дальше была Коса.
…Спускаясь с Горы, почти сразу же в толпе, стоявшей вдоль лестницы, я заметила своего отца. Ничего удивительного в этом не было. Точно так же я могла увидеть свою мать, а Генка, например, обоих предков сразу, стоящих рядом в одинаковых финских куртках и каскетках, каких в нашем городе еще ни у кого не было… И Громов мог отыскать глазами своих, что было особенно легко: они поджидали нашу колонну всегда в одном месте.