— Что тут смешного? — спросил господин Мельхозе. — Моя фамилия, например, Мельхозе[18], но ведь никто не смеется над этим.
На господине Мельхозе были довольно потертые джинсы, да и в остальном он напоминал мне моего отца Хайнера, которого я ужасно люблю и над которым никто не смеется, потому что хорошая фигура производит больше впечатления, чем любая фамилия.
— Мать Рауля Хабенихта недавно переехала в наш город, — объяснил господин Мельхозе. — Раулю придется повторить четвертый класс по вполне определенным причинам. Быть может, ты назовешь их? — Он вопросительно посмотрел на меня.
— Не сегодня, — сказал я.
— Ну хорошо, — согласился господин Мельхозе. — У нас еще масса времени. — Он указал мне, куда сесть.
С этого дня я сижу с малышами, которых я всех перерос на целую голову. Это такой шустрый народец. Нет, пока что я им ни о чем не буду рассказывать, сначала надо узнать их поближе. Потом, возможно, я и поведаю им, как я и родители делали зарубки на моей жизни, пока из них не образовался глубокий порез. Смешное это слово — «порез», но оно отражает истину, потому что, когда мне стало невмоготу и я сбежал со своим другом в Пелицхоф, я почувствовал такую боль, словно меня ударили ножом. Как известно, раньше не было настенных календарей, на которых люди крестиком отмечали бы наиболее памятные дни. Чтобы отметить что-нибудь важное, им приходилось делать зарубки на дверных балках, на каких-нибудь дубинках или на прикладах ружей. А свои жизненные зарубки я помню без резьбы по дереву и без настенных календарей.
Итак, пока что меня зовут Рауль Хабенихт. Другого имени я и не хочу. Ведь я как-никак довожусь родственником своему отцу Хайнеру Хабенихту. Отец звал меня Гиббоном, а моей матери это не нравилось. Она говорила, что у меня красивое имя, и произносила его так, словно оно состояло из двух маленьких слов: Рауль. Меня зовут Рауль, я не какая-нибудь там обезьяна бесхвостая. Это, конечно, правильно, хотя лазать я тоже умею хорошо. Я с удовольствием лазаю по своему отцу. Отец — красивый мужчина, с черной курчавой бородой, как у Карла Маркса, только он не такой маленький. Частенько мне приходилось тратить немало времени, чтобы залезть отцу на голову: во-первых, потому, что он такой большой, а во-вторых, потому, что он пытался меня стряхнуть. Такая у нас была игра, и я выигрывал, если он начинал пыхтеть и признавался: твоя взяла, Гиббон.
Однажды, когда мы с ним так бесились, ему удалось рывком сбросить меня. Перекувырнувшись, я нечаянно задел ботинком буфетное стекло. Мать устроила из-за осколков страшный скандал. Она кричала, что отец заслуживает фамилию Хабенихт, потому что у него вот столечко ума: она придвинула большой палец к указательному, словно держала между ними крупинку соли.
Моя мать утверждает, что отец мой не развивался. Мне кажется, что брак чем-то напоминает школу: одному все дается легко, другому приходится напрягаться, чтобы не отставать. Раньше я считал, что в десятом классе стрессы наконец прекратятся, но если развиваться приходится еще и в браке, то я от него отказываюсь.
Ребенок не может заметить, развиваются его родители в браке или нет. Мне кажется, это зависит от тех вещей, которые ему не видны. Когда я был поменьше, мои родители часто целовались, а по субботам и воскресеньям, когда бывали свободны, давали мне деньги на кино и мороженое. Они все время обнимались, и им не хотелось, чтобы я мешал своими репликами или еще как-нибудь. Для меня это было самое прекрасное время, потому что я посмотрел много стоящих фильмов: «Плоскостопный на Ниле», «Сокровище в Серебряном озере» и другие картины по книгам Карла Мая.
Потом родители стали целоваться не так часто. Наверное, это надоедает, как надоедает свинина в кисло-сладком соусе или шпинат.
Однажды вечером отец сказал:
— Не хорошо, что ребенок так долго сидит перед телевизором.
— Если не хочешь, чтобы он смотрел «Последние новости», почитай ему газету, — ответила мать.
— «Последние новости» давно кончились, а в фильме уже третий труп. Мальчику пора спать.
Я умоляюще прижался к матери:
— Еще десять минут, ну пожалуйста!
— Пусть посмотрит, — сказала мать.
— Пусть идет спать, — сказал отец.
Так это и началось в среду, когда по телевизору показывали кино, кстати, очень захватывающий фильм о маньяке — убийце детей.
В воскресенье состоялось продолжение, но не на экране, а за столом.
Мать сказала:
— Я целых полчаса простояла в магазине за мясом и неизвестно сколько — у плиты, а этот паршивец воротит нос.