Домой я ехал с отцом на мотоцикле, на заднем сиденье. Ну и мощная была у него машина! Мы круто сворачивали в лес, песок летел во все стороны, и мотоцикл подпрыгивал на корнях деревьев. Я орал от восторга, и мы вылетали к самому озеру. Раздевшись догола, мы бросались с отцом в воду и начинали беситься. Дома я готовил ему что-нибудь вкусное, только не свинину в кисло-сладком соусе. Чаще всего это были макароны с кетчупом или сардельки с мороженым. Затем мы в темпе ополаскивали под краном свои тарелки и проверяли домашние задания: ни одной кляксы. Я очень старался, чтобы отец был мной доволен. Если по телевизору показывали интересный фильм, отец разрешал мне смотреть до девяти часов. Можно сказать, что для меня это было второе самое хорошее время в жизни.
Иногда по субботам отец заезжал за мной в школу, и мы гнали на его мотоцикле в Пелицхоф. Пелицхоф — маленькая деревушка, расположенная в нескольких минутах на мотоцикле от Хоэнцедлица, примерно километрах в тридцати. Отцовский мотоцикл покрывал их одним махом. В Пелицхофе в большой тесноте живут мои дедушка и бабушка Хабенихт. Домик у них всего метра три в ширину и такой низенький, что отец может достать рукой до водосточного желоба на крыше. По этой причине туалет находится не в доме, а во дворе рядом с конюшней. Зато конюшня там очень просторная, ведь лошадям требуется больше места, чем людям. В спаленках наверху под крышей потолок до того низок, что нельзя даже выпрямиться. Но это и не нужно, потому что человек спит лежа. Родители дедушки с бабушкой считались бедняками, поскольку вместо дома у них была почти что будка. Сейчас большинство людей живет в новостройках, а еще у них есть за городом будки для отдыха.
У дедушки с бабушкой есть цветной телевизор, две лошади, три свиньи и множество пестрых кошек. Кроме того, у них есть куры, которым, по словам бабушки, «цены нет». Яйца она сдает государству.
Я люблю бывать в Пелицхофе. Может быть, дом, в котором живут дедушка с бабушкой, кажется мне таким крошечным, потому что над ним возвышается огромная липа, самое высокое дерево в деревне. Летом, когда она цветет, ее сладкий запах так силен, что отбивает начисто вонь навоза с полей, и миллионы шмелей и пчел возбужденно гудят в ее ветвях в поисках меда. Это гудение приятно для уха, даже лучше, чем гудение отцовского мотоцикла, мчащегося со скоростью более восьмидесяти километров в час.
— Опять ты мечтаешь, Рауль. Что ты смотришь все время в окно? — раздался голос учителя Мельхозе.
Я наблюдал за ласточкой, которая иногда проносилась мимо окна нашего класса. Гнездо ее находилось на высотном доме, прямо над балконом двадцатого этажа. Я знаю хозяйку из этой квартиры. Ей не пришлось разрушать гнездо, потому как я укрепил под ним дощечку, чтобы птичий помет не падал на кофейный стол.
В Пелицхофе краснохвосты поднимаются только до крыши конюшни, метра на три, на четыре. А здесь ласточки могут долетать до двадцатого этажа.
Я услышал, как учитель Мельхозе сказал:
— Пожалуйста, будь повнимательнее, Рауль. Или ты снова хочешь остаться на второй год?
Этого я позволить себе не могу, иначе я окажусь среди еще более мелкой братии и меня будут принимать за пионервожатого.
Учитель Мельхозе считает, что мне следовало бы сожалеть о своих ошибках. Я и хотел бы, но исправление дается мне с трудом. У меня и так уходит много сил, потому что кругом все новое: новые учителя, новый класс, новая половина родителей.
Конечно, мне было стыдно, когда все открылось. Но со стыдом можно справиться, если приложить старания. С грустью справиться не так просто. Грусть причиняет боль. Мне кажется, боль прямо-таки впивается в человека когтями, когда он что-нибудь теряет. Конечно, не деньги на мороженое, не перчатки и не очки. Все это легко возместить. Я имею в виду нечто более важное: например, кошку, или отца, или бабушку, или такую деревню, как Пелицхоф. Короче, то, что ты любишь. Такую утрату тяжело пережить. Это тоже смешное слово, но оно соответствует действительности. У меня переживание длится дольше, чем заживание. Когда я был маленьким, я сломал себе ногу. Через шесть недель гипс сняли. При этом медсестра слегка задела мою ногу фрезой. Нога болела всего два часа, потому что я был рад, что гипс наконец оказался в мусорном ведре. Если мать сдержит свое обещание и разрешит мне видеться с отцом, я избавлюсь и от своей грусти.
Итак, я больше не буду глазеть в окно, не буду мечтать и не буду наблюдать за ласточками. Я буду исправляться.