Так мы условились. А на другой день я едва переступила порог, как зазвенел телефон.
Санаторий.
Господи, что случилось?
У меня сжимается сердце, когда я слышу голос медсестры. Ему плохо?
Нет, нет, все в порядке. Она только хотела мне сказать, что он забыл о нашем уговоре и уже целый час ждет меня в коридоре…
И в следующую минуту я уже за рулем.
Я вот что тебе скажу, Мариан, ведь этот, приступ три года назад был коротким, недолгим, понимаешь? Почему бы и сейчас ему не выкарабкаться? Может, не так скоро, как тогда, но все-таки…
Мариан потирала тонкие руки и молчала. Она не желала спорить со мной.
В конце концов, она врач.
Но позволь и мне думать собственной головой, не перегруженной медициной. И что вы, врачи, знаете о силе внушения?
Очень многое, дорогая!
Видишь ли, он крепко привязан к жизни. И все силы приложит, чтобы выбраться из своей неподвижности. Ты веришь?
Всякий раз, когда Мариан поворачивается к окну, в стеклах ее очков прыгают зайчики. На меня она смотрит украдкой. Изредка. Она не находит нужных слов. Я знаю ее и знаю, что она никогда и ни во что не верила слепо. Хотя и не отговаривала нас, когда мы поехали в Советский Союз (а потом в Румынию) с надеждой, что еще не поздно и там ему смогут помочь.
Просторные советские вагоны. На столике у окна лампа под абажуром.
Хотите чаю? Хотим. Мы глотаем горячий напиток, полеживаем, почитываем, беседуем. По коридору ходят пассажиры. Едем бесконечно долго. Равнина уходит к горизонту и еще дальше. Здесь все широко, необъятно, необозримо.
Просторны московские улицы и площади. Огромен и наш номер в гостинице, построенной много лет назад. Полы в ней устланы толстыми коврами, колонны позолочены. Она очень теплая и уютная. И горничная напоминает добрую няню.
Николай Николаевич проводит обследование.
В свободное время Наталья Ивановна возит нас по Москве. Мы с ней знакомы уже давно. По Женеве, Парижу, Лондону, по конгрессам и конференциям. Она тоже считается светилом фтизиатрии; бегло говорит по-французски, но с очаровательным русским акцентом. Впрочем, едва заметным.
Восьмисотлетняя Москва.
Вот памятник Островскому на площади Свердлова. Рядом с Большим — Малый театр. Центральный детский театр и памятник Марксу. Вот улица Горького, а там, в конце ее, Кремль.
Мы переглядываемся. И вспоминаем нашего поэта, который в годы оккупации слушал кремлевские куранты, подвергаясь смертельной опасности.
На одной из улиц передвигают дом, имеющий историческое значение. Его сняли с фундамента и теперь передвигают на катках со скоростью восемь километров в час.
Площадь Пушкина с памятником поэту. Новый кинотеатр на две тысячи мест. Здание газеты «Известия». Музей Революции, площадь Маяковского и пятнадцатикилометровое Садовое кольцо…
На сегодня хватит, прошу я Наталью Ивановну. Боюсь, он слишком устанет. Поедем обратно в гостиницу.
Постели высокие, мягкие. В одной из комнат письменный стол с телефоном.
Ты приляжешь? Ложись, передохни немного! Вечером у нас «Дон Карлос», а до этого ужин с Наташей, ты не забыл?
Да, я, пожалуй, вздремну немного. От масштабов этой великой страны у меня перехватывает дыхание даже в комнате отеля.
Ну, ложись, я скоро вернусь!
Николай Николаевич долго беседовал с вами. Потом наедине со мной признался, что уже поздно рассчитывать на быстрое выздоровление.
А геронтологический институт в Киеве?
Пациент очень сильно тоскует по дому, и Киев едва ли может быть ему полезен…
Наталья Ивановна первой назвала мне институт доктора Аслановой в Бухаресте.
Новая надежда, за которую цепляешься с новыми силами.
Когда мы вернулись домой, позвонила из Парижа Мариан. Она хотела знать, что мне удалось сделать.
Я упомянула об институте Аслановой и по молчанию на другом конце телефонного кабеля поняла, о чем думает Мариан. Зачем ты таскаешь его по свету, ведь никто ничего не может сделать?
Неужели она не понимает, что жизнь только там, где действие, в примирении с судьбой ее нет.
Близкие тоже притихли, очевидно подавленные той же мыслью. Мне пришлось обратиться к его младшему сыну, с которым мы были во многом единодушны.
Если я попробую отправиться туда? — напрямик спросила я его, ты поедешь с нами?
Он с радостью согласился. До Бухареста рукой подать. И говорят, летом это настоящий цветущий сад.
Опять мы в дороге.
Какое наслаждение, говорил он, путешествовать всем вместе, втроем.