Она не сразу мнѣ отвѣтила, но загадочно и долго глядѣла мнѣ прямо въ глаза своими магнетическими свѣтлыми глазами, а затѣмъ торжественно произнесла: «Могу!» — и протянула мнѣ руку.
— Извините, — сказала она, вставая, — я сію секундочку вернусь, только надо приказать Бабулѣ, моему слугѣ, индусу, который вотъ вамъ двери отворилъ, позаботиться о моемъ обѣдѣ, не то я голодная останусь.
Она ушла и вернулась черезъ двѣ, три минуты.
— Ну-съ, мой милый соотечественникъ, государь вы мой Всеволодъ Сергѣевичъ, — добродушно улыбаясь начала она, садясь передо мною, — небось вы мнѣ не вѣрите, а между тѣмъ разъ я сказала, что могу, такъ значитъ — могу и хочу! Я вѣдь ужь, хоть вѣрьте, хоть не вѣрьте — мнѣ-то что! — васъ знала раньше, чѣмъ П. мнѣ написалъ, я знала, что васъ ко мнѣ притянетъ. Слушайте!
Она какъ-то взмахнула рукою, подняла ее кверху, — и вдругъ, явственно, совершенно явственно я разслышалъ гдѣ то надъ нашими головами, у потолка, очень мелодическій звукъ какъ бы маленькаго серебрянаго колокольчика или эоловой арфы.
— Что же это значитъ? — спросилъ я.
— А это значитъ только то, что хозяинъ мой здѣсь, хоть мы съ вами его и не видимъ. Онъ говоритъ мнѣ, что вамъ можно довѣриться и чтобъ я сдѣлала для васъ все, что могу. Vous êtes sous sa protection отнынѣ и во вѣки!
Она глядѣла на меня, прямо мнѣ въ глаза, и ласкала меня своимъ взглядомъ, своей добродушной улыбкой.
— Такъ-то-съ, сударь мой!
Она мнѣ невольно все больше и больше нравилась. Меня влекла къ ней сразу явившаяся симпатія, а между тѣмъ, еслибы ея «хозяинъ» дѣйствительно былъ здѣсь и проникалъ въ суть вещей и человѣческихъ мыслей, il ne m'aurait pas pris sous sa protection, такъ какъ я спрашивалъ себя: зачѣмъ звукъ колокольчика раздался не сразу, а послѣ того, какъ она ушла и вернулась?
— Вы говорите по-англійски? — спросила она.
— Къ сожалѣнію, нѣтъ. Когда-то я учился англійскому языку, но теперь почти забылъ его.
— Вотъ это жаль! Ну да какъ-нибудь обойдемся — а вамъ придется подучиться.
— Да, конечно.
Я нарочно отмѣчаю здѣсь мое незнаніе англійскаго языка, которое я нѣсколько утрировалъ, не желая никого вводить въ соблазнъ своимъ неправильнымъ произношеніемъ и ошибками. Это незнаніе, какъ выяснится въ теченіе разсказа, не только мнѣ не повредило (во все время моихъ сношеній съ «теософическимъ обществомъ» я могъ отлично обходиться русскимъ, французскимъ, нѣмецкимъ языками); но даже оказалось мнѣ весьма полезнымъ, такъ какъ ставило меня въ исключительное положеніе и при томъ, въ иныя интересныя минуты, давало мнѣ возможность очень спокойно предаваться своимъ наблюденіямъ. Однако не стану забѣгать впередъ.
— Постойте, я васъ познакомлю сейчасъ съ молодымъ браминомъ Могини, который пріѣхалъ вмѣстѣ со мною — сказала Елена Петровна. — Онъ «чела», ученикъ другого махатмы, по имени Кутъ-Хуми, такого же мудреца-аскета, какъ и мой «хозяинъ», только гораздо болѣе сообщительнаго.
— Могини! — крикнула она — и въ то же мгновеніе дверь изъ сосѣдней комнатки отворилась, пропустивъ довольно оригинальнаго молодого человѣка. На видъ ему казалось не болѣе двадцати пяти, семи лѣтъ. Небольшая узкоплечая его фигура была облечена въ черный кашемировый подрясникъ; густые изсиня черные волнистые волосы падали до плечъ. Верхняя часть бронзоваго лица поражала красотою, не очень высокій, умный лобъ, правильныя, не черезчуръ густыя брови и великолѣпнѣйшіе бархатные глаза съ тихимъ и кроткимъ взглядомъ. Потомъ я видалъ въ этихъ глазахъ совсѣмъ иное выраженіе, но теперь они были тихи и кротки. Только прямой, но слишкомъ широкій носъ и толстыя синеватыя губы, выступавшія среди не особенно богатой растительности усовъ и бороды, мѣшали ему быть совершеннымъ красавцемъ. Во всякомъ случаѣ наружность его могла показаться даже очень привлекательной, и нѣсколько женскихъ сердецъ въ Азіи и Европѣ могутъ кое-что разсказать о красотѣ этого молодого проповѣдника новѣйшей теософіи.
Блаватская подняла руку — Могини изогнулся въ три погибели и почти подползъ какъ бы подъ ея благословеніе. Она положила руку ему на голову, онъ выпрямился и съ большимъ достоинствомъ мнѣ поклонился.
Я протянулъ ему руку; но онъ отступилъ отъ меня и, низко кланяясь, проговорилъ:
— Excuse me, sir, I may not!
— Что это значитъ? отчего онъ не можетъ мнѣ протянуть руку? — спросилъ я Елену Петровну.
— Ну ужь съ этимъ ничего не подѣлаешь! — объяснила она, — вѣдь онъ — «чела», все равно, что монахъ, аскетъ — понимаете… онъ долженъ отдалять отъ себя всякія земныя вліянія… знаете ли, онъ на женщинъ никогда даже и не смотритъ…