— Я не в ответе за весь мир, Софи, и не вымещай на мне злость. Я старуха. Ты могла бы быть и поснисходительнее.
— Я стараюсь, очень стараюсь, поверь. Кстати, как ты сюда добралась?
— Меня привезли.
— И ты велела им вернуться за тобой через полчаса? Через час? Сколько времени, по твоим расчетам, понадобится, чтобы выудить у меня эти тетрадки?
— Господи, Софи, а я-то думала, если кто кого и обидел, так это ты меня.
— Будь так, я бы тебя уж как-нибудь да разыскала. Сказала бы, что пожалела о нашей ссоре еще сорок лет назад.
— Ты никогда ни о чем не жалела, впервые от тебя такое слышу.
— Разве? Жалею об очень многом. Жалею, что кончаю свои дни в этом заведении. Жалею, что не родила ребенка. Жалею, что наговорила много, чего не следовало, Говарду и не могу взять свои слова назад.
— Я купила его книгу.
— Вот как? Повысила уровень продаж на десять процентов.
— На нее был хороший отзыв в «Таймсе».
— Оставь свое снисхождение при себе. Один короткий абзац. В обзоре шести книг. На рецензию не тянет.
— Тем не менее критику книга понравилась.
— И стихи он похвалил не те. Ранние, еще довоенные. Поздние куда сильнее.
— Они всегда хвалят не то.
— А как насчет моих работ? Что с ними станется?
— У кого они сейчас?
— В основном, на складе. В Йонкерсе[87]. За исключением кое-каких литографий, их пытается продать одна женщина с Брум-стрит[88]. А когда я умру, племянница выберет одну картину для своей гостиной, остальные выкинет. Мои картины ожидает помойка — вот так-то.
— Я хотела бы их посмотреть.
— Да? Чего ради? Когда я думала о том, как ты приедешь, я решила: заставлю ее устроить мне выставку в обмен на дневники. Заключу сделку с моей знаменитой подругой. Такова теперь, так мне говорят, жизнь. Сплошной торг.
— Какой может быть торг? Я посмотрю, что могу сделать.
— Ты знала, что я в любом случае отдам тебе дневники. Журналист этот мне не понравился, уж слишком он угодливый.
— Угодливый — это бы еще ладно, все куда хуже.
— Очень даже может быть. Но он слабак, это видно невооруженным глазом. По-моему, тебе не стоит из-за него беспокоиться.
— А из-за чего, по-твоему, мне стоит беспокоиться?
— Разве ты не счастлива, шейне?
— Конечно, нет.
— Ну хоть самую малость? Быть богатой и знаменитой, что ни говори, приятно. Все тебя обхаживают. Во всяком случае, хоть самую малость, а приятно. Тогда старость не так унизительна.
— Я больше не могу писать, руки скрючило. Мне и застегнуться-то трудно.
— Что ж, я тоже не могу писать, только меня никто не обхаживает. Ты не хочешь признаться, что в этом есть своя приятность, ведь тогда я могу тебе позавидовать, что ли, не так? Ну и прикидываешься, что мы в одном положении — оно спокойнее. А мне хотелось бы понять, каково оно быть в твоем положении, что ты чувствуешь? С годами мне все больше хочется знать, что чувствуют другие люди, а они все меньше делятся со мной. В старости тебе не говорят правды, и это горше всего.
— Мне тоже врут. Расписывают, как им нравятся мои картины, а нужны им не мои, а его картины. Вот оно как.
— Говорят, в то лето, когда он погиб, ты ушла от него навсегда?
— Вот как?
— Это правда?
— Не знаю, как я поступила бы. Я уехала, чтобы попытаться жить без него и принять решение. А уехать меня заставил Эрнест. Помнишь Эрнеста?
— А то. Но он никогда не заставил бы тебя уехать, если бы ты сама не хотела. Никому еще не удавалось заставить тебя сделать что-то против твоей воли.
— Нет. Но однажды он приехал к нам, долго орал на меня: мол, какого черта я здесь остаюсь. И привел стихи, те, что Говард прочел в день, когда мы познакомились. Помнишь, какие? О сердцах, что стали каменными.
— Жертвуешь бесконечно/ И каменным сердце станет[89].
— Вот-вот.
— Только Говард любил не это, другое место. Про то, как он пишет об этом стихи. И про грозную красоту[90].
— Как бы там ни было, Эрнест тогда прочел эти.
— Значит, ты уехала, чтобы все обдумать.
— Вот именно.
— А потом он умер. Когда мне сообщили, я поняла: теперь она будет вечно себя казнить. Думать, что, если бы она не уехала, он бы не погиб. Но ты думала бы так, если бы и не уехала.
— Конечно.
— Утешить нас мертвые не могут, а обвинять не прекращают — вот какая штука, вот что страшно.
— Но ведь и мы их обвиняем.
— Выслушай меня. Я хочу напоследок хоть раз выбраться отсюда. Ты можешь это устроить?
88
На Брум-стрит находится галерея, где могут выставлять работы галеристы, не имеющие своих галерей.
89
У. Б. Йейтс «Пасха 1916». Речь идет об ирландском восстании 1916 г., так называемом «восстании на пасхальной неделе» и о погибших в нем героях. В переводе А. Сергеева: «Отвергших себя сердец / Участь, увы, каменеть / Будет ли жертвам конец?..»
90
В переводе А. Сергеева:
«И я наношу на лист: / МакДонах и МакБрайд, / Конноли и Пирс / Преобразили край… / И память о них чиста: / Уже родилась на свет / Грозная красота.»