«Неоценимую» услугу оказал нам Тобиас Чѐртон (кстати, автор одной из биографий Алистера Кроули), который в своей «Гностической философии» (рус. изд.: М.: «РИПОЛ Классик, 2008) прямо или косвенно причисляет к оной вообще всѐ, что только можно теоретически к ней причислить: фактически он приравнял ее к философии эзотеризма как такового. Кроме того, любопытно, что, с одной стороны, Чѐртон сомневался в самой возможности четкого определения феномена. Так, он пишет (стр. 110 рус. изд.): «Можно только гадать, возможно ли вообще ясное понимание того, что же охватывает термин „гностицизм"». И неудивительно поэтому, что «собственно древним гностикам» и попыткам идентифицировать их в книге о гностической философии целиком посвящено менее 30 страниц из 480. С другой стороны, как бы противореча собственному стремлению класть все яйца в одну корзину и, в то же самое время, не давать четких определений, он чуть ниже дает некое определение гностицизма «от противного»: «Всегда есть две вещи: „где мы были", „чем мы стали", „где мы сейчас", „куда мы должны идти", „откуда мы пришли", „куда мы брошены". Это экзистенциальные факты. Напряжение между этими двумя полюсами поддерживает гностицизм живым, и потому всякая попытка гармонизировать это будет отпадением от гностицизма. Пронизывающее чувство беды налицо. Наше существование, мироздание в целом, создало подавляющие условия. Когда этого нет, то нет и злого Демиурга – он может быть глупым и слепым, но, по крайней мере, не злым; если он не зол, тогда он слеп, – если вы не принимаете этого, тогда я бы не сказал, что у вас подлинный гностицизм. Я бы считал это почти что критерием, по которому можно проводить разделительную линию» (стр. 117-118 рус. изд.)8.
Исследовательница Гнозиса и поздней античности Карен Кинг в качестве наглядной иллюстрации сложности позитивного определения гностицизма, которой она посвятила в 2005 году целую книгу под названием «Что такое гностицизм?» (“What is Gnosticism?”) цитировала в качестве эпиграфа к первой главе этого труда «Словарь Уэбстера», который, заметим, является очень авторитетным изданием в научной среде, но в данном случае также дал определение, которое можно и в хронологическом плане, и в плане фактическом считать весьма расплывчатым, учитывая, что материальный мир в той или иной форме оценивают как зло практически все религиозные учения, в которых речь идет не о некоем диалектическом «духовном совершенствовании», но именно о спасении души человека, иначе возникает вопрос: от чего и зачем спасаться? Кроме того, там отчетливо наблюдается описанная нами выше дефиниция «методом замкнутого круга».
В общем, судите сами, ибо вот как выглядит это определение Словаря: «Гностицизм – мысль и практика преимущественно различных культов поздних дохристианских и ранних христианских веков, отличавшихся представлением о том, что материя – это зло, а освобождение приходит через гнозис. В свою очередь, гнозис определяется как эзотерическое знание духовной истины, которого придерживались античные гностики, и которое существенно для спасения».
В этой сложной ситуации хитрее (в положительном смысле слова) всех поступил петербургский ученый и переводчик коптских гностических текстов Дмитрий Алексеев: в своей статье «Определение гностицизма» он не просто дал свое собственное определение, но и, в целях придания ему большего веса, сопоставил его с наиболее, пожалуй, громоздким (и непонятным не академику) из всех существующих сейчас определений, данным видным русским советским антиковедом Алексеем Федоровичем Лосевым. Вот определение Лосева:
«Именно, гностицизм есть 1) оккультно-2)пневматический и 3) космологически-человечески ограниченный 4) персонализм, причем натуралистический, весьма напряженно ставящий 5) сотериологические цели с помощью 6) мифологически сконструированной системы понятийных категорий. Основным здесь, как мы видим, является тот ограниченный натуралистический персонализм, который доходит не только до космически-материальных категорий, но даже и до человечески-бытовой и трагической драматургии».
А вот определение Алексеева:
«Гностицизм – комплекс идей, основывающийся на различении и даже противопоставлении в начальных главах книги Бытия Бога (Элохима, Быт., 1:1-2:3), и бога Яхве (Быт., 2:4 слл). Этот комплекс идей нашел своѐ многообразное выражение и развитие как в канонической и апокрифической христианской, так и в не-христианской литературе, а также в религиозных представлениях ряда групп в поздней античности, Средневековье и Новом времени вплоть до сего дня».
К этому определению автор добавил великолепный постскриптум: