Первоход, конечно же, знал: тюремные законы — вовсе не те, по которым люди привыкли жить на воле. Тут, за толстыми стенами, за железными решетками, властвуют какие-то загадочные и страшные люди, авторитеты и воры в законе — о последних молодой человек знал лишь по книгам с лотков у входов в метро да по фильмам вроде «Место встречи изменить нельзя» или «Холодное лето пятьдесят третьего». И могущество таких людей ничуть не меньше, чем тюремного персонала… А этот, с сизой металлической фиксой и загадочными перстнями-татуировками, судя по всему, давно уже искушен в подобных законах.
Луконин нагнулся и, опасливо оглянувшись по сторонам, принялся расшнуровывать обувь.
— Вот, двести…
Фиксатый повествовал тоном лектора общества «Знание», выступающего в провинциальном клубе. И уже спустя полчаса молодой арестант понимал значение слов «прописка», «подлянка», «хата с минусом», «крыса», «прессовка», «мусорская прокладка» и многих других. Знал и основные правила поведения на «хате»: не оправляться, когда кто-то ест, не поднимать ничего с пола, не подходить к петухам, не заговаривать с ними, не присаживаться рядом, а тем более — не прикасаться к их вещам.
— Главное — дешевых понтов не колотить, — поучал татуированный учитель, — будешь таким, какой есть. Но и в обиду себя не давай. Вишь — вон тот амбал, в полосатой майке, сто пудов первоход, как и ты, а как пальцы гнет, как под бродягу косит?! — говоривший презрительно кивнул в сторону качка, который явно косил «под крутого». — Это у него от страха.
Миша облизал пересохшие губы.
— Понятно…
— Деньги сбереги, — деловито напутствовал фиксатый, аккуратно складывая стотысячную купюру вшестеро. — Они помогут тебе грамотно прописаться на «хате». Попросят на «общак» — обязательно отстегни. Может, потом семья какая тебя примет. И помни: тут, в тюрьме, каждый отвечает только за себя. Знаешь, какое главное правило? Не верь, не бойся, не проси. А о лавье, которым ты меня подогрел, выручил, не жалей: вспомнишь еще не раз меня, спасибо скажешь.
Бутырский Мефистофель оказался прав.
Миша Луконин ни разу не пожалел ни о том, что «сборка» свела его с этим странным человеком, который пусть и небезвозмездно, но все-таки принял участие в судьбе первохода, ни тем более о двухстах тысячах рублей, отданных за подробную инструкцию по выживанию в условиях Бутырского следственного изолятора.
Впрочем, в справедливости главного арестантского правила он убедился довольно быстро.
Насчет «не верь» Миша Луконин вспомнил уже на следующий день: следователь, который вызвал его на допрос, ласково увещевал — мол, если возьмешь на себя еще ту магнитолу, которую три недели назад украли с «Тойоты» в районе Конькова, и то колесо с «мерса», которое какие-то неизвестные сняли во дворе на Ленинском проспекте, твое чистосердечное признание учтется, и тебе обязательно скостят срок. Но как можно было верить словам «следака»? Ведь меру наказания определяет не следователь и даже не прокурор, а только суд.
Насчет «не проси» первоход также определился очень скоро: когда семидесятилетнему старику на «сборке» стало плохо с сердцем, сокамерники ломанулись к «кормушке», вызывая «рекса», коридорного контролера, — мол, человек умирает, «лепилу», врача, позови! «Рекс» лениво пообещал сообщить о больном на пост, но врач так и не появился — сердечника откачал кто-то из арестантов.
А вот насчет «не бойся»…
Страх — зловонный, словно перестоявшая моча, и тяжелый, как бетонная плита, — неотступно преследовал Луконина.
Страх преследовал его и днем, когда большинство сокамерников «сборки», уже перезнакомившись друг с другом, осторожно обсуждали дальнейшие перспективы тюремной жизни.
Страх преследовал его и вечером, когда с тюремного двора неожиданно громко начинало горланить радио «Европа-плюс», наполняя камеру звуками легкомысленных шлягеров.
Страх преследовал его и по ночам, когда обитатели сборочной «хаты» беспокойно засыпали — ворочались, что-то бормотали во сне; видимо, большинство из них, также первоходы, не менее его самого страшились неизвестности. Миша спал урывками, часто просыпаясь и вскрикивая, потому что сновидения его были неправдоподобны и жутки, как фильмы ужасов: ему снились то татуированный член следователя, раскачивающийся перед самым его носом, то провокации, которые обязательно организуют ему блатные, то серая масса арестантов с алыми гребешками на стриженых головах и крыльями вместо рук. И он, Миша, ничего с этим страхом не мог поделать.
Постепенно «сборка» редела — каждый вечер, после ужина, в камеру заходил «вертухай» с картонной папочкой, где лежали личные дела, и, равнодушно скользнув взглядом по головам, называл фамилии арестантов: «На выход, с вещами!» Арестанты выстраивались в шеренгу, и контролер еще раз проверял их по списку. После сверки анкетных данных заключенных уводили в неизвестность — сокамерники провожали их тревожными взглядами.