— Я не стану опротестовывать завещания. У меня нет ни малейшего намерения ставить под сомнение волю моего умершего мужа. Я только никак не могу понять, почему он так написал…
После ухода Ярецкой адвокат долго размышлял над этим странным делом. Завещание было предельно ясным и неопровержимым. Для такого опытного юриста, как Рушинский, в этом не было сомнений. Тем не менее во всей этой истории чувствовалось что-то подозрительное. В отличие от Ярецкой ему были известны обстоятельства смерти ее мужа. И поэтому он понимал, как много противоречивого и даже взаимоисключающего связано со смертью Ярецкого. Человек, больной раком или внушивший себе это, не засыпает, едва коснувшись головой подушки. Оборотливый, преуспевающий в делах предприниматель, веселый, любящий выпить, не вяжется с типом неврастеника, который в каком-то маниакальном состоянии готовит замысловатое самоубийство. В то же время адвокату было хорошо известно, что нет правила без исключения, что человек человеку рознь, что люди мыслят по-разному, особенно неясна психика самоубийц. Недавно Рушинский столкнулся с из ряда вон выходящим случаем: молодая девушка, дочь его знакомых, отравилась газом за две недели до свадьбы, оставив письмо родителям и жениху. В нем она писала: «Я слишком счастлива и, понимая, что так вечно не будет, кончаю жизнь самоубийством».
«Но как бы там ни было, а этот Ярецкий все-таки поступил по-свински», — заключил адвокат.
Из обмолвок красивой вдовушки нетрудно было сделать вывод, что до замужества ее вряд ли можно было причислить к лику святых. Но Ярецкому было известно прошлое жены. Впрочем, всякий, кто берет в супруги женщину моложе себя на двадцать лет, идет на известный риск. Однако эта же женщина в течение семи лет добросовестно вкалывала в его мастерской. Откуда же в завещании эта недоброжелательность, злобность? Почему Ярецкий лишил ее работы? Ведь Ковальскому можно было записать крупную сумму денег, равную хотя бы половине наследства, а мастерскую оставить тому, кто вел ее.
За будущее Ярецкой можно было не волноваться. Кооперативная квартира, автомобиль заграничной марки и солидная сумма денег, а главное — незаурядная красота давали все основания не беспокоиться о будущем этой женщины. Тем не менее после разговора с вдовой у Рушинского создалось впечатление, что в отношении ее действительно совершена несправедливость.
К Рушинскому в его бокс — большие комнаты когда-то разделили деревянными перегородками на маленькие боксы, в которых и принимали клиентов адвокаты конторы, — вошел начальник.
— Слушай, Метек, ко мне приходила Барбара Ярецкая по делу о наследстве. Я ей порекомендовал Ресевича. Ты не возражаешь?
— Конечно, нет. Я в этом деле выступаю лишь постольку, поскольку принял депозит Ярецкого, и только в связи с этим осуществляю соответствующие нотариальные действия. А Ресевич пусть выступает защитником интересов своей клиентки. Расчеты в этом деле будут очень сложные, ибо в наследственную массу включены ремесленная мастерская, сырье, готовая продукция, задолженность клиентов, оборудование, два легковых автомобиля, кооперативная квартира. Работы у Ресевича будет более чем достаточно. Считаю, что он лучше других справится с этим делом. Я в данном деле лично не заинтересован. Если хотят, пусть даже возбуждают процесс о признании завещания недействительным. Тогда, разумеется, я буду защищать выраженную в завещании волю наследодателя.
— Стало быть, все в порядке. Собственно, это все, что я хотел выяснить у тебя.
Теперь адвокату Рушинскому предстоял разговор с другим наследником — Станиславом Ковальским из Воломина.
Будущий наследник явился лишь спустя два дня.
— Еще какая-то тля к пану меценату, — доложил курьер Францишек.
— Кто?!
— Похоже, кто-то прямо из тюрьмы либо из цирка. Да еще немного выпимши. Говорит, что вы его приглашали. Показал какой-то конверт, а письма я не читал.
— Может, это Станислав Ковальский, тот наследник из Воломина? Кроме него, я никого не вызывал. Проси его.
Клиент действительно был одет весьма оригинально. Поверх желтой, как у велосипедиста, рубашки был напялен ярко-красный свитер. При виде вновь прибывшего адвокату пришлось сделать усилие, чтобы скрыть удивление. Этот низкий, худой, небритый и давно не стригшийся мужчина был значительно моложе, чем представлял себе адвокат, основываясь на завещании. Больше тридцати восьми ему никак нельзя было дать. «Нежный» аромат, распространяемый вошедшим, позволял предположить, что он уже отведал высококачественной отечественной спирто-водочной продукции и подкрепил ее действие по меньшей мере двумя кружками пива.