— Вы говорили о лояльности Джорджа по отношению к матери и о его любви к сестре. Разве это сочетается?
— Даже слишком.
— То есть?
На щеках ее появились красные пятна, а пальцы крепко вцепились в поручень, будто она боялась свалиться за борт.
— Наверное, мне не стоило говорить — я не психолог и не имею права анализировать людей. Только… никак не могу отделаться от мысли, что, вернувшись домой после смерти жены, Джордж совершил ошибку. Он — человек мягкий, теплый, из тех мужчин, которые способны на большое чувство и сами его заслуживают… Я имею в виду настоящую любовь, а не ту истерию, которую называют этим словом мама и Альберта. Может, так говорить с моей стороны и не особо гуманно, и не стала бы я этого делать, если бы они вели себя более порядочно по отношению к моему собственному браку с Фрэнком. Вот такой длинный ответ на ваш короткий вопрос. А если в двух словах — да, Альберта очень любила Джорджа. Без него ее жизнь могла бы сложиться куда удачнее. Вышла бы замуж, как все женщины… Думаю, Джордж так или иначе это понимает и чувствует за собой вину, потому и ездит ее навещать. Ну, а там они начинают любоваться страданиями друг друга и… Господи, из-за всей этой отвратительной путаницы я буквально заболеваю. Наверное, весь этот монолог — только из-за того, что я и себе боюсь признаться, как я их ненавижу. Всех троих. Не хочу, чтобы Фрэнк и мои дети хоть когда-нибудь с ними столкнулись.
Куинна удивил неожиданный взрыв ее чувств, да и сама Рут, казалось, была слегка ошарашена. Взгляд ее беспокойно пробежал по пришвартованным поблизости судам, как бы желая удостовериться, что никто ее не услышал. Затем она повернулась к Куинну со слабой, застенчивой улыбкой на губах.
— Фрэнк уверяет, что я всегда завожусь, стоит заговорить о моей семье. Как ни стараюсь смотреть на них со стороны, все равно кончаю истерикой.
— Ничего не имел бы против, если бы все истерики, с которыми мне приходилось сталкиваться, были такими спокойными.
— Понимаете, единственное, чего я хочу от своего семейства, — чтобы меня оставили в покое. Когда я смотрела, как вы карабкались по трапу… я ведь знала, что вы собираетесь спрашивать об Альберте… Я вас чуть за борт не спихнула!
— Рад, что вы этого не сделали, — серьезно сказал Куинн. — Хотите верьте, хотите нет, но то, что на мне, — мой единственный костюм.
На «Красотку Брини» он вернулся только к пяти вечера. Адмирал расхаживал по палубе, как бык по пастбищу: в новом белом кителе, но с прежним хмурым выражением на физиономии.
— Вы, ленивый бездельник! Где вас носило, черт возьми? Ваша обязанность — торчать на борту двадцать четыре часа в сутки!
— Понимаете, адмирал, я увидел на молу потрясающую блондинку. Судя по описанию, она была похожа на Элси, вот я и решил проверить. И это действительно оказалась Элси…
— Господи! Надо быстрее сматываться! Позовите капитана, живо! Скажите ему, что мы отплываем немедленно!
— …Элси Дулитл из Спокейна. Чудесная девушка.
— Что-о?! — взревел Коннелли. — Вы что, шуточки шутить решили? Уж не надо мной ли? Да я вам в зубы дам!
— Можете испортить себе китель, — предупредил Куинн.
— Господи, будь я хоть лет на двадцать моложе…
— А-а, ничего не изменилось бы. Были бы тем же безмозглым пьяницей, который в джин-рамми даже у коккер-спаниеля не в состоянии выиграть, если не смошенничает.
— Это я мошенничаю? — взвыл Коннелли. — Да я в жизни не мошенничал! Извинитесь, или я на вас в суд подам. За клевету!
— Да я ведь вас в первой же партии подловил, — насмешливо напомнил ему Куинн. — Чем мошенничать, лучше бы играть толком научились. Уроки, что ли, берите.
— Но вы же выиграли. Как я мог мошенничать, если вы выиграли?
— Потому что я-то как раз брал уроки.
Рот у Коннелли распахнулся, как у рыбы на крючке. Потом окрестности огласил рев, перед которым все его предыдущие выкрики казались жалким шепотом.
— Вы меня надули! — бушевал адмирал. — Вы просто мелкий воришка!
Затем он столь же пронзительно принялся призывать на помощь капитана Мак-Брида, команду, полицию и портовый патруль. Никто из них объявляться не торопился, но с дюжину зевак на пристани, действительно, собралось. Куинн спокойно спустился по сходням, не поднимая вопроса о жалованье. В кармане у него уютно покоились три сотни долларов, выигранных у Коннелли в карты, — это как раз равнялось плате за четыре дня, из расчета по семьдесят пять долларов в день; такой способ расчета казался ему гораздо более привлекательным.
Семь футов тебе под килем, адмирал.