В очередной раз он неудачно отскакивает, падает на пол и стонет.
— Человек-паук умер.
Но Человека-паука так просто не сломить и он снова в строю.
Интересно, это моя вина? Я ведь пару раз во время беременности ела магазинные суши…
— Человек-паук спешит на помощь!
Я роняю тряпку на бетонный пол. Сил больше нет терпеть этот шум. Беру его за руку и усаживаю на скамейку между шкафчиками.
— Вот, — протягиваю ему телефон с уже загруженной серией любимого мультфильма про Человека-паука. Слава богу, я догадалась скачать несколько эпизодов заранее. Он берёт телефон и устраивается так, что экран почти впритык к лицу.
Я возвращаюсь к своему ведру и позволяю себе роскошь отключиться под детские голоса с экрана. Даже туалеты чистить не так уж и плохо, если можно делать это в тишине.
Мультфильм растворяется где-то на фоне, а я остаюсь наедине со своими мыслями.
Жаль, что у Крю так мало мужских примеров. Пару раз он уже спрашивал, почему у него нет папы, и каждый раз я замирала, не зная, что ответить. Я знаю, каково это — расти без отца, и совсем не хотела такого для Крю… но так, наверное, лучше.
Больно, что у меня самой остались только обрывки воспоминаний о моём папе. Пару старых, выцветших фотографий. Воспоминания ещё более смутные. Мама утверждала, что остальные снимки потерялись во время переезда, которого я не помню. Тогда это объяснение сработало, но сейчас я знаю — что-то было. Он ведь существовал. Хотя мама умудрилась вычеркнуть его из нашей жизни так, будто его никогда и не было.
Иногда мне кажется, что я его просто придумала. Что у меня никогда не было папы, а эти хорошие воспоминания — просто сюжет какого-то сериала, который я смотрела в детстве. Когда я спрашивала маму о нём, она говорила, что слишком убита горем, чтобы обсуждать это. Хотя как-то быстро смогла «пережить» всё, когда появился мой отчим.
На то, чтобы забыть Родни, мне понадобились месяцы. И ведь он не стоил того, чтобы за него держаться. Я должна была отпустить его раньше, но цеплялась, будто он был моим спасательным кругом. Потому что мне так казалось. Я верила в каждую его ложь, в то, что он единственный мужчина, который меня когда-либо полюбит, единственный, кто может меня любить.
Я думаю, мой отец меня любил. Но нет никакой гарантии, что память меня не обманывает.
Наверное, где-то там есть кто-то и для меня. Пусть мне страшно в этом признаться, но я действительно хочу своего «жили-долго-и-счастливо». Кто ж не хочет?
Я вздыхаю, хватаю ведро с чистящими средствами и выхожу из последней кабинки.
— Мама, улыбнись! — Крю направляет на меня телефон.
Я поворачиваюсь к своему мальчику и широко улыбаюсь.
— Сыр!
Делаю пару преувеличенных поз на пути к двери. Может, я и не идеальная мама, но хочу показать ему, что, даже если у нас нет многого, у нас есть друг друга — и этого достаточно. Наверное, я безнадёжно оптимистична. Но кто-то же должен быть.
— Ты смешная, мама! — смеётся он, щёлкая уже, наверное, пятидесятую фотографию.
Я танцую, кривляюсь, и с каждой его новой смешинкой моя улыбка ширится. Делаю ещё одну глупую гримасу — и поворачиваюсь… прямо в стену, которой раньше не было.
Ведро с грохотом падает на пол, и я чуть не валюсь назад, но Уорд ловит меня одной рукой, прижимая к своей груди. К своей голой груди. Мой мозг не успевает обработать, к чему именно я сейчас прижата, а ведь нужно было бы. Потому что он твёрдый и рельефный, как Скалистые горы.
— Ой, извиняюсь, — говорит он.
Я вскидываю голову, вернее, пытаюсь, но взгляд цепляется за четыре ряда цифр, вытатуированных от плеча до груди. Их так много.
— Это та самая татуировка, — вырывается у меня.
Кажется, я мельком видела её на игре, с другого конца поля, но вблизи всё куда интереснее. Как и его мышцы.
Уорд кашляет, и я, наконец, поднимаю взгляд к его лицу — которое ничуть не менее привлекательно, чем то, к чему я была прижата.
— Да, она самая, — его губы сжаты в жёсткую линию.
Это биение — у него в груди или у меня?
— У тебя ещё есть татуировки? — Да что ж я несу.
— Нет.
— Какая жалость, — голос хрипит. Господи, остановись уже.
На его губах появляется намёк на улыбку, и это… великолепно. Может, дело в освещении или в том самом почти-улыбке, но сейчас его губы выглядят слишком уж… заманчиво.
Но так же быстро, как эта улыбка появилась, она исчезает, сменяясь привычной суровостью.
— Ладно… Дам тебе закончить, — он убирает руки, отстраняясь, и его футболка оказывается в его левой руке, скомканная пальцами.