Лавров закончил конспект лекции к обеду. В столовой, куда он пришел голодный и усталый, было пусто. Через некоторое время в столовую с шумом вошло несколько человек, в том числе Горохов, начштаба полка и полковой врач. Наденька внесла на большом подносе пачку писем. Начштаба, надев пенснэ и сразу став похожим на Чехова, подошел к столику медленно, даже чуть торжественно, и начал читать адреса, беря письмо одно за другим. Он отложил письмо себе, потом дал два Горохову; Лаврову писем не было. Полковой врач получил сразу четыре. Одно письмо пришло Ольшанскому.
Офицеры выходили из столовой, когда мимо прошли три цистерны, а вслед за ними вынырнул из лощины «газик» Ольшанского.
Он лихо подкатил к крыльцу столовой и, соскочив, весело закричал:
— Видали богатство? Хочешь — в машину лей, хочешь — сам пей. Не бензин — коньяк три звездочки!
— Вам письмо, — сказал Горохов, — от девушки. Почерк с завитушками, — и, подражая тону Ольшанского, добавил: — не почерк, а шестимесячная завивка!
Ольшанский захохотал, показывая желтые крупные зубы. А Горохов, раз пошутив, уже разошелся и, лукаво подмигнув Лаврову, спросил: «А знаете, почему у Ольшанского синяк вот здесь не проходит?» — и он постучал себя по бицепсу ребром ладони. Офицеры снова рассмеялись, а Лавров весь подался вперед, и в висках у него гулко застучала кровь. Синяк! И, кажется, в позапрошлое воскресенье Ольшанский ездил ловить рыбу! Горохов говорил…
Лавров лихорадочно искал предлог остаться с Ольшанским, но предлога не было, а Ольшанский уже зевал:
— Поем да спать, сосну минуток полтораста, а вечером в баню схожу, — весь в бензине вывозился.
Идя к себе, Лавров неотступно думал о том, что Ольшанский, а не кто другой, был в то воскресенье на озере. Вскользь сказанные слова Горохова могли быть случайными, но они как раз дополнили цепь раздумий Лаврова. Он сдерживал волнение, какое у него появлялось всегда перед началом каких-либо решительных событий. Лавров не помнил, как простился с Гороховым, — наспех едва кивнув ему, и как тот удивленно поглядел на него: «Ты, того… не заболел, часом?». Впрочем, и этого он не слышал и почти бежал по скользкой, размытой дождем дорожке.
Первое, что бросилось ему в глаза, когда он, откинув набухший водой брезент палатки, влез туда, — были незаконченные письма. Он смахнул их со стола, оставив на досках мокрый след рукава, и сел. потирая лоб. Чего-то ему не хватало сейчас. И снова он выбрался из палатки, прикрываясь плащом от косых струй дождя. Неподалеку, под «грибком», с которого так и лила вода, стоял дневальный.
Он вытянулся, когда Лавров подбежал к нему, и собирался было крикнуть: «Дежурный — на линию», — но Лавров махнул ему рукой:
— Не надо… У вас есть папиросы?
— Папиросы? — удивился тот. — Ну, конечно, есть.
Укрывшись под грибком, закрыв ладонями трепетный огонек спички, Лавров неумело закурил, закашлялся, и дневальный спрятал невольную улыбку. Лавров попросил у него еще две папиросы — про запас; он знал, что иначе ему снова придется бегать под «грибок». Зажав две папиросы в одной руке, зажженную — в другой, он снова кинулся под дождь, к своей палатке.
Наконец, ему всё-таки удалось успокоиться. Были ли тому причиной первые затяжки горьким, обжигающим дымом, или просто он сказал себе, что успокоиться сейчас необходимо, — как бы там ни было, но Лавров уже мог привести в порядок разрозненные мысли, начать думать не только о том, что Ольшанский — враг, но и о том, как окончательно в этом увериться…
Прачки не удивились, когда в отворившихся дверях показалась в облаках пара, ринувшегося навстречу свежему воздуху, фигура офицера. Сюда приходили часто: сдать в стирку белье, а в соседней комнате получить свежее, выглаженное. Когда схлынул пар, все увидели, что у офицера в руках — сверток.
— Мне тут по ошибке чья-то рубашка попалась. Давно собирался к вам зайти… Помялась она, правда.
— Ну, отгладим, — беря сверток, сказала одна из прачек. — А чья, вы не знаете?
— Не знаю, — ответил Лавров. — Может быть, Ольшанского, мы с ним в прошлый раз вместе брали… Вы ему отдайте, может и на самом деле его.
Лавров уже повернулся к дверям, когда они снова отворились и, как он ожидал, вошел Ольшанский, собравшийся в баню.
— А дождя-то нет, — весело сказал он. — Эх, и соснул же я, а теперь — попарюсь. Как с паром?