— Один донат, ребе Таганес, — заказывает Ландсман, отряхивая снег со своих галошевых сапог. Суббота, Ситка вымерла, покоится под лохмотьями из снега, как оплошавший Машиах. На улицах, почитай, ни двуногих, ни четырехколесных. В «Мабухаи-донатс» торчат, однако, три-четыре заблудших одиночки, отдыхают, используют паузу между пьянками, набираются сил и чаю с молоком, высасывая последний из размокших штекеле, предвкушая очередные большие и малые ошибки и прегрешения.
— Всего один?
Бенито — дядя толстый, усадистый: кожа, обтягивающая его тело, цветом ни дать ни взять его молочный чай; щеки — пара темных лун, точнее, лунных карт со всеми полагающимися кратерами, океанами и морями. Вопреки прическе цвета воронова крыла, ему за семьдесят. В молодые годы случилось Бенито завоевать титул чемпиона Лусона в весе мухи. Его пальцы-сосиски, присоединенные увесистыми отбивными ладоней к толстым татуированным колбасам предплечий, внушают уважение, необходимое содержателю подобного штинкера. Чтобы большие карамелевые глаза не выдали его, Бенито не выставляет их напоказ. Но Ландсман в эти глаза нагляделся. Ежели ты не зря коптишь потолок за прилавком, то должен разглядеть разбитое сердце в любой дырявой галоше.
— Я бы сказал, что и два не повредят, а то и три, детектив.
Бенито отодвинул от бассейна с маслом племянника или кузена и самолично запустил в емкость толстую червеобразную соплю сырого теста. Минутка-другая — и Ландсман держит б руке плотный бумажный пакет с царствием небесным.
— Есть информация о дочери сестры Оливии, — бубнит Ландсман сквозь недожеванное тесто.
Бенито наливает Ландсману чашку чаю и кивает в сторону выхода. Он накидывает куртку они выходят. Бенито отстегивает от пояса кольцо с ключами, отпирает одну из соседних дверей. Здесь он держит свою любовь Оливию, в трех маленьких чистеньких комнатках с уорхолловским портретом Дитрих, с горьким запахом витаминов и усохшей гардении. Оливии нет. В последнее время ее чаще можно застать в больничной палате, умирающей по частям, с продолжениями, с капельницами и инъекциями. Бенито указывает Ландсману на красное кожаное кресло, затянутое белым. Конечно же, нет у Ландсмана никакой информации ни о какой из дочерей никакой из сестер Оливии. Оливия не вполне леди, но никто, кроме Ландсмана, не знает этой подробности о Бенито Таганесе, короле пышек и пончиков. Давным-давно насильник-любитель по имени Кон набросился на мисс Оливию Лагдамео и выведал ее тайну. Другой крупной неожиданностью Кона в тот вечер оказалось нежданное появление патрульного Ландсмана. Вторая неожиданность оставила по себе долгую память: этот момзер так и не смог восстановить дар слитной разборчивой речи. Таким образом, движущими мотивами благодарности Бенито являются не деньги или иные выгоды материального характера, а смесь стыда и благодарности.
— Слышал что-нибудь о сыне Хескела Шпильмана? — спрашивает Ландсман, пристраивая пышки и чашку. — Менделем звать парня.
Бенито застыл в позе вызванного к доске ученика, сложив руки за спиной, как будто собирается продекламировать стишок.
— Давно… Кое-что… Наркоман, так?
Ландсман слегка шевельнул бровью. На штинкерские вопросы не отвечают, тем более на риторические.
— Мендель Шпильман, — повторил Бенито. — Видел его пару раз. Смешной парень. По речи прямо тагалог. Даже филиппинскую частушку спел. Что, покойник, да?
Ландсман игнорирует и этот вопрос, однако Бенито ему нравится, он хочет загладить грубость и погружает зубы в штекеле. Тесто все еще теплое, отдает ванилью, тончайшая корочка хрустит на зубах, как глазурь на карамельном креме. Бенито следит за ним строго, как удав за кроликом или даже как дирижер за ненадежным флейтистом.
— Вкусно, Бенито.
— Только без оскорблений, детектив, если можно.
— Прошу прощения.
— А то я не знаю, что вкусно. Еще бы не вкусно.
— Лучше нигде не найдешь, Бенито.
— Нигде и никогда, за всю жизнь свою не найдешь ничего вкуснее.
Да, воистину, кто бы спорил! Настолько это верно, что на глаза Ландсмана наворачиваются слезы, и он, чтобы скрыть свои нюни, впивается в следующий донат.
— Интересовались им, — звучит грубый беглый идиш Бенито. — Месяца два-три назад. Пара каких-то.