Федор Сологуб
«Не знаю лучшей доли…»
Не знаю лучшей доли,
С сумою, с посошком
Итти в широком поле
Неспешно, босиком.
Вздыхают томно травы
В канавах вдоль дорог.
Безшумные дубравы
Не ведают тревог.
Не спорит здесь с мечтами,
Не шепчет злую быль
Под голыми ногами
Податливая пыль.
В истоме знойной лени
Даря мне холодок,
Целует мне колени
Прозрачный ручеек.
Легки и звонно зыбкие
Стихи в душе звенят,
Как ландышей улыбки,
Как томный запах мят.
И всем я чужд отравам,
Когда иду босой
По придорожным травам,
Обрызганным росой.
Валентин Стенич
«Мы никогда не позабудем…»
Мы никогда не позабудем,
веков отряхивая пыль,
дарованную ныне людям
великолепнейшую быль.
Идет июльскими ночами
«могуч и радостен», как встарь,
в венце и тоге за плечами
вдоль Невки Медный Государь,
Металлом царственных велений
обрывки слов звучат в тиши:
Мой вскормленник, Владимир Ленин,
великий подвиг заверши;
Восстания огонь угрюмый
бросай в октябрьскую метель!..
Мои антихристовы думы
свершить – уделом не тебе ль?..
Ну, где же ты? Скорей! Не мешкай
завещанный переворот!..
И сардонической усмешкой
неправильный кривится рот.
«Наркомвоен отрывисто чеканит…»
Наркомвоен отрывисто чеканит
Главе правительства сухой вопрос.
И у широкого окна очками
Поблескивает строгий Наркомпрос.
Каким-то нереальным фейерверком
Разбрасываются обрывки фраз:
«Товарищ! назначенье Главковерхом
Вам принесет сегодняшний приказ…
Волнения рабочих в Вашингтоне!..
Восстанием охвачен Будапешт!..»
И взор усталый машинистки тонет
Под грудой зашифрованных депеш.
Наркомфинансов с Наркоминоделом
Беседуют о пониженьи цен.
И странно-чужд в дворцовом зале белом
Нерусский председателя акцент.
О, эти люди, твердые как камень.
Зажженные сигнальные огни!.
Их будут чтить веками и веками,
И говорить о них страницы книг.
И летописец пламенной свободы
Восстановит восторженным пером
Закуривающего Наркомпрода
И на столе у Наркомзема бром.
Киев 1918.
Вас. Федоров
«О, повторимость песен спетых…»
О, повторимость песен спетых,
искрящиеся зеркала,
седая, злая муть легла
на ваши радужные светы…
Тону душою несогретой
в отчаяньи, что стелет мгла.
…Вы слышали? – Он умер, Томас Гдан,
в какой-то Индии, в безвестном где-то…
Что-ж мне осталось? – выцветшие строки
газетной вырезки бессмысленно читать.
да по моренам родины жестокой
как привидению ненужному блуждать:
волнующей влекущий голос барда
не кинет в кровь мою желанный крик: «Эдварда»…
«Мой Мункен Венд, я знаю – непохожи…»
Мой Мункен Венд, я знаю – непохожи
вы на того, с кем я была знакома…
С какою болью вам, нечаянный прохожий,
вчера шепнула я – рассеянная –: «Томас…»
Не вам понять какой мечтой влекома
страдалица душа! Вот вы ушли… и что же?
мне тягостен покой родного дома…
совсем одна… Ничто мне не поможет!
Свинцовый сон сомнет – и снова, из тумана
давно-минувшего, звериный глянет взгляд…
вся задрожу, впивая сладкий яд…
руками стисну грудь – так я встречала Глана!
…и вдруг проснусь. Кто постучит в окно? –
Лопарь, животное… теперь ведь все равно.
P. S.
Итак, вы иль Гильберт томитесь жаждой тела
Эдварды Мак? – Ну, что-ж… берите смело!
Из архива Эдварды
23 май 1921.
Олег Эрберг