Нарисованный воображением яркий образ развеселил Сюаньженя. За минувшую неделю он понял, что избавиться от нового острого обоняния ему, видимо, уже никогда не удастся, к тому же в его последнем предутреннем сне лис Сяо Ху имел наглость заявить ему, чтобы на экзамене он, Ху Сюаньжень, держал свой лисий нос по ветру.
Сюаньжень очень надеялся, что ему удастся пристроиться в особых комнатах для экзаменующихся: хоть они были на двоих и совсем крошечными, однако предоставлялись на время экзамена бесплатно. И ему повезло. Принявший документы писарь сказал, что несколько комнат ещё свободны и дал жетон от одной из них, добавив, что там уже есть один жилец.
Сюаньжень направился к павильонам, нашел своё временное жилище и, войдя, обнаружил, что в комнатушке не развернёшься: две постели у стены и стол между кроватями занимали все пространство, оставляя свободным только небольшой пятачок у двери. На кровати в углу сидел юнец лет семнадцати, белокожий и красивый, как Пань Ань. От его одежды исходил аромат лаврового листа и лепестков пиона. Женщины обычно собирали смеси трав и цветов в специальные мешочки, а потом клали их между чистым бельем и ханьфу[3], после чего одежда пропитывалась ароматами.
Выходит, любимый сыночек старшей жены? Чень Сюаньжень поклонился и представился своему соседу по комнате, в ответ узнал, что тот — Ван Шэн из Лояна, после чего счёл, что сидеть в душной комнате нет никакого смысла. Он оставил вещи в комнате и решил побродить по месту будущего экзамена.
Пройдя во двор храма Кун-цзы, Сюаньжень различил очертания деревянных изваяний высотой в человеческий рост. Великий учитель возвышался над всеми, занимая почётное место посередине возвышения. Во дворе храма было пустынно. Тенистая аллея вела к месту, где проводился экзамен по классической литературе. Здесь, в запахе растаявшего снега и сосновой хвои было приятно и спокойно.
— Вы не правы, друг мой, — услышал вдруг Сюаньжень мужской голос сзади и резко обернулся. Однако за его спиной была только невысокая стена, заросшая можжевельником. Говорили по ту сторону стены. — Вы говорите, что на экзаменах не судят о литературных достоинствах. Верно, экзамены не помогают выявить таланты, но ведь мы отбираем вовсе не гениальных поэтов! Нам нужны исполнительные толковые люди в столице и провинции. Каждый из них с малых лет начал обучение с конфуцианских канонов, которые ему надлежало вызубрить наизусть и понимать в согласии с суровой традицией. Затем молодой человек читал историков, философов и классиков. Цель — выработать образцовый литературный стиль и проникнуть в конфуцианское исповедание культуры. Скромность, почтительность и исполнительность — вот что нужно! Ну и идеальная грамотность не помешает, конечно. Зачем мне в суде или ямэнях таланты? Стихи на заседаниях писать?
Ему ответил другой голос, более высокий.
— Я понимаю вас, господин Юань, но они зубрят каноны всю жизнь, чтобы стать чиновниками, а в итоге опошляют сами каноны, которые воспринимаются зазубренными с детства надоевшими заскорузлыми прописями! Не говоря уже о том, что эти ваши «исполнительные чиновники» порой совершенно не умеют думать головой! То, чего нет в вызубренных ими канонах, просто приводит их в ступор!
— Есть такое, не отрицаю, но что поделаешь, Ло? Я всё равно отберу толковое сочинение по государственному управлению или судебному делопроизводству, нежели гениальные бредни представителя «фэнлю»[4].
Голоса удалялись, и последние слова Сюаньжень едва расслышал. Он задумался. Если говорить о нём самом, то он был скорее согласен с неизвестным Юанем, нежели с Ло. Его братцы умели недурно сочинять стихи, но больше, увы, ни на что годны не были.
Через красные ворота Сюаньжень вышел на аллею, как говорил указатель, ведшую в библиотеку. И вскоре он действительно заметил здание с лакированными колоннами и синей черепичной кровлей.
В библиотеке он застал двух мужчин, склонившихся над пожелтевшим свитком. Один из них, пожилой, высокий, с величественной седой головой, был в роскошном парчовом халате. У другого, помоложе, заметно редели волосы. Сейчас этому человечку с узкими сутулыми плечами завзятого книжника было, вероятно, за пятьдесят. Морщинистым лицом и шеей он напоминал рассерженную черепаху. При звуке раздвигающейся двери он сердито поднял глаза на Сюаньженя, но ничего не сказал. Старший же окинул его беглым безразличным взглядом, брошенным поверх толстой стопки книг, лежавшей на столе. Они заговорили — и Сюаньжень безошибочно угадал в них людей, которых недавно слышал.