— Смотри на Дом Жизни, — говорит Анубис откуда-то.
И он смотрит. Там тепло, светло и живо. Он чувствует там жизнь.
— Озирис правит Домом Жизни, — говорит Анубис.
И он смотрит на большую птичью голову на человеческих плечах, ярко-желтые глаза, живые, о, какие живые! и стоит это существо перед ним на бесконечной равнине, вечнозеленой, через призму которой он взирает на весь свой мир, и он держит посох Жизни в одной руке и Книгу Жизни в другой. Он — как источник животворящего тепла.
Затем Оаким опять слышит голос Анубиса.
— Дом Жизни и Дом Мертвых управляют Средними Мирами.
А затем неожиданное бесконечное падение, такое, что кружится голова, и Оаким опять смотрит на звезды, но звезды эти отделены одна от другой видимыми силовыми линиями, потом невидимыми, потом опять видимыми, постепенно исчезающими, появляющимися, уходящими белыми сверкающими линиями, неустойчивыми.
— Сейчас ты воспринимаешь Средние Миры Жизни, — говорит Анубис.
И дюжины миров катятся перед ним, как шарики из экзотического мрамора, с пунктирными линиями, калиброванные, отполированные, раскаленные.
— …находятся, — говорит Анубис. — Они находятся внутри поля, которое создается между двумя единственными полюсами, которые имеют значение.
— Полюсами? — вопрошает металлическая голова, которая Оаким.
— Домом Жизни и Домом Мертвых. Средние Миры двигаются вокруг своих солнц, и все вместе идут по дорогам Жизни и Смерти.
— Я не понимаю, — говорит Оаким.
— Жизнь или Смерть. Конечно, ты не понимаешь. Что является в одно и то же время величайшим благословением и величайшим проклятием во вселенной?
— Я не знаю, — отвечает Оаким.
— Жизнь, — повторяет Анубис, — или Смерть.
— Не понимаю, — говорит Оаким. — Ты употребил превосходную степень. На твой вопрос требовался один ответ. Тем не менее ты назвал две вещи.
— Вот как? Правда? Только потому, что я использовал два слова, можно ли сделать вывод, что имелись в виду две совершенно различные вещи? Разве у одной не может быть более чем одно название? А возьми, например, себя. Что ты?
— Я не знаю.
— Значит, это может быть началом мудрости. Ты с такой же легкостью можешь быть машиной, которую я решу инкарнировать, как и человеком на время, который сейчас вернулся в свой металлический облик, так же, как ты мог быть человеком, которого я решил инкарнировать машиной.
— Тогда в чем же разница?
— Ни в чем. Ее вообще нет. Но ты не можешь отличить себя сам. Ты не можешь вспомнить. Скажи, ты жив?
— Да.
— Почему?
— Я мыслю. Я слышу твой голос. Я понимаю. Я могу говорить.
— Какая из этих особенностей есть жизнь? Вспомни, что ты не дышишь, что твоя нервная система — путаница проводов, и я сжег твое сердце. Вспомни также, что у меня есть машины, которые умнее тебя, обладают лучшей памятью, умеют лучше разговаривать. Какое еще извинение ты придумаешь себе, говоря, что жив? Ты говоришь, что слышишь мой голос, а восприятие звуков — субъективный феномен? Прекрасно. Я отключу и твой слух. Внимательно следи, прекратишь ли ты при этом свое существование… одна снежинка, опускающаяся в колодец, колодец без воды, без стен, без дна, без верха. А сейчас убери эту снежинку и подумай о падении…
После безвременного времени опять слышится голос Анубиса.
— Ты знаешь разницу между жизнью и смертью?
— «Я» — это жизнь, — ответствует Оаким. — Что бы ты ни дал или забрал от меня, если «Я» остаюсь — это жизнь.
— Спи, — говорит Анубис.
И ничто больше не слышит его там, в Доме Мертвых.
Когда Оаким пробуждается, он осознает, что сидит за столом рядом с троном, что он опять смотрит на танец мертвых и слушает музыку, под которую они двигаются.
— Ты был мертв? — спрашивает Анубис.
— Нет, — говорит Оаким. — Я спал.
— Какая разница?
— «Я» все еще присутствовал, хотя и не осознавал этого.
Анубис смеется.
— Допустим, я никогда не разбудил бы тебя?
— Тогда, думаю, это была бы смерть.
— Смерть? Если бы я решил не использовать своих сил, чтобы разбудить тебя? Даже несмотря на то, что эта сила все время присутствовала бы, так же как и потенциально спящий «Ты»?
— Если бы это никогда не было сделано, если бы я навечно остался только потенциально способным быть разбуженным, то это была бы смерть.
— Мгновение назад ты говорил, что сон и смерть — это разные вещи. Неужели имеет значение только период времени?